Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
Михайловича. Что касается до Федора Михайловича, то исполнить обещание ему
помешали самые уважительные причины. Его жена, Марья Дмитриевна, умирала, и он должен был находиться при ней, то есть в Москве, куда доктора
посоветовали перевезти ее. Вопрос был уже не об излечении, а только об
облегчении болезни; чахотка достигла последней степени {56}.
XII
Разрешение нового журнала
Не могу сказать,
и переехал в Москву к Марье Дмитриевне. Но сохранилось его письмо к Михаилу
Михайловичу из первых дней этого времени {57}.
О хлопотах по журналу, которые упоминаются в этом письме, память
сохранила мне мало подробностей. Помню только, что цензурное ведомство
оказалось необыкновенно тугим. Случай с "Роковым вопросом", очевидно, сбил
цензуру с толку. Так как промах оказался там, где она вовсе не ожидала (статья
была процензурована, как все, что тогда печаталось, и не встретила ни малейшего
затруднения), то цензура уже не знала, что ей останавливать и что запрещать, и
удесятерила свою строгость. Название "Правда" показалось прямым намеком и не
было допущено; точно так было признано опасным название "Дело" и другие
подобные; после долгих переговоров редакция скрепя сердце остановилась на
неудачном названии "Эпоха", в котором наконец цензура не нашла ничего
неудобного. Нерусское название было очень неприятно; нас сердило, когда
попадались читатели, которые с трудом его запоминали, произносили "Эпоха", смешивали с "Эхо" и т. д.
Кроме того, помню, что разрешение журнала все оттягивалось и
оттягивалось. Почему-то принят был срок восьми месяцев со времени
запрещения. По этому счету новому журналу позволено было выходить с января
1864 года; но за разными проволочками, измучившими всех нас, объявление об
204
издании "Эпохи" могло появиться в "С.-Петербургских ведомостях" только 31
января 1864 года {58}. <...>
Объявление мастерское, именно такое, о каком питал замыслы Федор
Михайлович. Ничего яснее нельзя было желать, особенно когда вверху стояло
крупными буквами: "О подписке на журнал "Эпоха" и о расчете с подписчиками
"Времени". Но тут же видна и ошибка, сделанная прежде. Если только сто
подписчиков требовали возвращения денег, то тысячи других, не писавших писем
в редакцию, наверное, ждали, однако, от нее какого-нибудь удовлетворения или
хоть отзыва и, конечно, сердились, не находя в газетах никакого обращения к
себе. За этим последовал целый ряд других ошибок и несчастий, и дело стало
идти все хуже и хуже.
Постараюсь перечислить этот ряд несчастий и неудач отчасти потому, что
они
указать черты тогдашнего хода литературы и даже вообще черты падения
журналов, дела, как известно, очень обыкновенного у нас.
Братья Достоевские принадлежали к числу людей непрактичных, или
мало практичных. <...> Михаила Михайловича нельзя было считать человеком
вполне непрактичным; он был довольно осмотрителен и предусмотрителен.
Федор же Михайлович, несмотря на свой быстрый ум, несмотря на возвышенные
цели, которых всегда держался в своей деятельности и в своем поведении, или, скорее - именно по причине этих возвышенных целей, - чрезвычайно страдал
непрактичностию; когда он вел дело, он вел его очень хорошо; но он делал это
порывами, очень короткими, легко утешался и останавливался, и хаос возрастал
вокруг него ежеминутно. "Эпоха" была начата ни с чем; через год, когда она
кончилась (второю книжкою 1865), на нее была убита не только вся подписка, но
и та доля наследства, которая приходилась братьям от богатой московской
родственницы (кажется, по десять тысяч рублей на каждого) и которую они
выпросили вперед, и, сверх того, пятнадцать тысяч рублей долга, с которым
остался Федор Михайлович после прекращения журнала {59}.
XIII
"Эпоха" и ее падение
Началась "Эпоха" в очень неблагоприятных обстоятельствах. Федор
Михайлович был в Москве, у постели умирающей жены и сам больной, так что не
успел ничего написать. Мою статью "Перелом" запретила напуганная цензура, вообще очень подозрительно следившая за "Эпохою", а меня считавшая
чрезвычайно опасным, так что не пропускала тех самых моих статей, в которых я
рвался заявить свой патриотизм и снять с себя обидное обвинение. Все
сотрудники были в каком-то разброде. Но главное - переменилось настроение
публики и литературы. <...>
При таких обстоятельствах требовалась особенная энергия со стороны
редакции. Между тем Михайло Михайлович действовал вяло, может быть
205
измученный предшествовавшими волнениями, а может быть уже носивший в себе
ту болезнь, которая скоро должна была свести его в могилу. Тут очень повредило
делу и воспоминание о блестящем успехе "Времени". Во все продолжение
"Эпохи" оба Достоевские никак не хотели верить, чтобы их могла постигнуть
неудача, и были поэтому часто очень небрежны. Как бы то ни было, первая
книжка "Эпохи", которая могла бы явиться уже в феврале, особенно если бы была