Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
Близкий друг Н. Я. Данилевского, в 40-х годах чрезвычайно увлекавшегося
фурьеризмом, читавшего в обществе петрашевцев ряд рефератов о социализме, П.
П. Семенов тоже был прикосновен к этому обществу, считал своими близкими
знакомыми не только "некоторых молодых ученых, но и начинавших
литературную деятельность молодых литераторов", как, например, М. Е.
133
Салтыкова, Ф. М. Достоевского, А. Н. Плещеева, Аполлона и Валериана
Майковых.
В своих письмах
Достоевский пишет о Семенове в тонах очень теплых, как о чело, веке, хорошо
ему знакомом еще по Петербургу. Так, в письме от октября 1859 года к своему
семипалатинскому приятелю А. Е. Врангелю он спрашивает его: "Знакомы ли вы
с Петром Петровичем Семеновым, который был у нас в Сибири, после вас, - мой
превосходный знакомый. Это прекрасный человек, а прекрасных людей надо
искать. Если знакомы, то передайте ему мой поклон и расскажите ему обо мне"
(Письма, I, 262). О нем же в письме к Валиханову от 14 декабря 1856 года (там
же, стр. 202),
ИЗ "МЕМУАРОВ"
Из тома 1 - "Детство и юность (1827-1855 гг.)"
Во время моей совместной жизни с Данилевским {1}, после отъезда брата
и дяди из Петербурга, круг нашего знакомства значительно расширился, главным
образом потому, что Данилевский, не имея никакого состояния, должен был
обеспечивать свое существование литературным трудом и писал обширные, очень
дельные научные статьи в "Отечественных записках". Это ввело его в знакомство
не только с Краевским (редактором их), но и со многими другими литературными
деятелями и критиками - Белинским и Валерианом Майковым. Они оценили
необыкновенно логичный ум Данилевского, его изумительную диалектику и
обширную, разностороннюю эрудицию. Таким образом, кружок даже наших
близких знакомых был во время посещения нами университета не исключительно
студенческий, а состоял из молодой, уже закончившей высшее образование
интеллигенции того времени. К нему принадлежали не только некоторые
молодые ученые, но и начинавшие литературную деятельность молодые
литераторы, как, например, лицейские товарищи Данилевского: Салтыков
(Щедрин) и Мей, Ф. М. Достоевский, Дм. В. Григорович, Ал. Ник. Плещеев, Аполлон и Валериан Майковы и др. Посещала мы друг друга не особенно часто, но главным местом и временем нашего общения были определенные дни
(пятницы), в которые мы собирались у одного из лицейских товарищей брата и
Данилевского - Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского. Там мы и
перезнакомились с кружком петербургской интеллигентной молодежи того
времени, в среде
Петрашевского - Спешнева, двух Дебу, Дурова, Пальма, Кашкина и избегших их
участи - Д. В. Григоровича, А. М. Жемчужникова, двух Майковых. Е. И.
Ламанского, Беклемишева, двух Мордвиновых, Владимира Милютина, Панаева и
др. Все эти лица охотно посещали гостеприимного Петрашевского главным
образом потому, что он имел собственный дом и возможность устраивать
подобные очень интересные для нас вечера, хотя сам Петрашевский казался нам
134
крайне эксцентричным, если не сказать сумасбродным {2}. Как лицеист, он
числился на службе, занимая должность переводчика в министерстве
иностранных дел; единственная его обязанность состояла в том, что его посылали
в качестве переводчика при процессах иностранцев, а еще более при составлении
описей их выморочного имущества, особливо библиотек. Это последнее занятие
было крайне на руку Петрашевскому: он выбирал из этих библиотек все
запрещенные иностранные книги, заменяя их разрешенными, а из запрещенных
формировал свою библиотеку, которую дополнял покупкою различных книг и
предлагал к услугам всем своим знакомым, не исключая даже и членов
купеческой и мещанской управ и городской думы, в которой сам состоял
гласным. Будучи крайним либералом и радикалом того времени, атеистом,
республиканцем и социалистом, он представлял замечательный тип
прирожденного агитатора: ему нравились именно пропаганда и агитаторская
деятельность, которую он старался проявить во всех слоях общества. Он
проповедовал, хотя и очень несвязно и непоследовательно, какую-то смесь
антимонархических, даже революционных и социалистических идей не только в
кружках тогдашней интеллигентной молодежи, но и между сословными
избирателями городской думы. Стремился он для целей пропаганды сделаться
учителем и в военно-учебных заведениях, и на вопрос Ростовцева, которому он
представился, какие предметы он может преподавать, он представил ему список
одиннадцати предметов; когда же его Допустили к испытанию в одном из них, он
начал свою пробную лекцию словами: "На этот предмет можно смотреть с
двадцати точек зрения", и действительно изложил все двадцать, но в учителя
принят не был. В костюме своем он отличался крайней оригинальностью: не
говоря уже о строго преследовавшихся в то время длинных волосах, усах и
бороде, он ходил в какой-то альмавиве испанского покроя и цилиндре с четырьмя
углами, стараясь обратить на себя внимание публики, которую он привлекал