Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
от стола и отдаст приказ".
– "Да скоро ли это будет?" - "А досыта покушает, в
зубах поковыряет, так и выйдет".
– "Что же это, говорю, за порядки: сам
прохлаждается, а мы с голоду околевай!" - "Да ты, - говорит писарь-то, - что
кричишь?" - "Я, мол, не кричу, а насчет того сказываю, что немочные у нас есть, чуть ноги двигают".
– "Да ты, говорит, буянишь и других бунтуешь; вот пойду
капитану скажу".
– "Я, говорю, не буяню, а капитану как хочешь рапортуй".
начальство. Писарь-то и обозлился. "Ты, - говорит мне, - бунтовщик; вот капитан
с тобой справится". И пошел. Зло меня такое взяло, что и сказать не могу; чуял я, что дело не обойдется без греха. Был у меня в ту пору нож складной, под Нижним
у арестанта на рубашку выменял. И не помню теперь, как я достал его из-за
пазухи и сунул в рукав. Смотрим, выходит из казармы офицер, красный такой с
рожи-то, глаза словно выскочить хотят, надо быть, выпил. А писаришко-то за
ним. "Где бунтовщик?
– крикнул капитан да прямо ко мне.
– Ты что бунтуешь?
А?" - "Я, говорю, не бунтую, ваше благородие, а только о людях печалюсь, для
того морить голодом ни от бога, ни от царя не показано". Как зарычит он: "Ах ты
такой-сякой! я тебе покажу, как показано с разбойниками управляться. Позвать
солдат!" А я это нож-то в рукаве прилаживаю, да и изноравливаюсь. "Я тебя, говорит, научу!" - "Нечего, мол, ваше благородие, ученого учить; я и без науки
себя понимаю". Это уж я ему назло сказал, чтоб он пуще обозлился да поближе ко
мне подошел... не стерпит, думаю. Ну, и не стерпел он: сжал кулаки и ко мне, а я
этак подался да как сигну вперед и ножом-то ему снизу живот, почитай, до самой
глотки так и пропорол. Повалился, словно колода. Что делать? неправда-то его к
арестантам больно уж меня обозлила. Вот за этого самого капитана и попал я, Федор Михайлович, в особый разряд, в вечные".
Все это, по словам Достоевского, арестант рассказывал с такой простотой
и спокойствием, как будто речь шла о каком-нибудь срубленном в лесу гнилом
дереве. Он не фанфаронил своим преступлением, не оправдывался в нем, а
передавал это точно какой-нибудь обыденный случай. Между тем это был один из
самых смирных арестантов во всем остроге. В "Записках из Мертвого дома" есть
несколько похожий на это эпизод об убийстве этапного майора; но рассказ, приведенный мною, я слышал от Федора Михайловича лично и передаю если не
совсем его словами, то, во всяком случае, близко, потому что он тогда сильно
поразил меня и живо остался в моей памяти. Может быть, кто-нибудь из наших
132
общих знакомых помнит его. <...> Вспоминая о преступниках, каких ему
пришлось
презрением человека, который по образованию стоял неизмеримо выше их, а
старался найти какую-нибудь человеческую черту в самом ожесточенном сердце.
С другой стороны, он не жаловался никогда на свою собственную судьбу, ни на
суровость суда и приговора, ни на загубленные цветущие годы своей молодости.
Правда, и от других возвратившихся из каторги петрашевцев мне не случалось
слышать резких жалоб, но у них это, кажется, происходило от присущего
русскому человеку свойства не помнить зла; у Достоевского же соединялось еще
как будто с чувством благодарности к судьбе, которая дала ему возможность в
ссылке не только хорошо узнать русского человека, но вместе с тем и лучше
понять самого себя. О долгих лишениях в остроге говорил он неохотно и только с
горечью вспоминал о своем отчуждении от литературы, но и тут прибавлял, что, читая по необходимости одну Библию, он яснее и глубже мог понять смысл
христианства. <...>
П. П. СЕМЕНОВ-ТЯН-ШАНСКИЙ
Петр Петрович Семенов, граф (1827-1914), названный Тян-Шанским в
память его замечательного путешествия 1856-1857 годов в дикий, недоступный в
то время для европейцев Тянь-Шань, - выдающийся ученый, географ, ботаник и
энтомолог, крупный государственный деятель (принимал близкое участие в
подготовке крестьянской реформы 1861 г.); организатор и идейный руководитель
многочисленных экспедиций (Пржевальского, Потехина, П. А. Кропоткина, В. А.
Комарова и др.); сыграл большую роль в развитии статистики в России (его
статистическими работами пользовался В. И. Ленин). Собрал богатейшую
коллекцию картин фламандских и голландских художников XVI и XVII веков, вторую по полноте в Европе (в 1910 г. передана им в Эрмитаж), издал обширный
труд: "Этюды по истории нидерландской живописи" (1885-1890).
П. П. Семенову принадлежат обширные "Мемуары" (четыре тома). Это
своего рода "семейная хроника", написанная по личным воспоминаниям
человеком, обладавшим огромной памятью ученого, всегда и во всем
стремившимся к точной передаче фактов, в данном случае - явлений и событий
русской истории и жизни современной ему эпохи. В частности, в отношении к
Достоевскому П. П. Семенов проявляет свое особенное беспристрастие как в
сфере лично-бытовой, так и со стороны идейной, оставаясь вне той борьбы, которая не утихала вокруг писателя и его творчества в течение десятилетий.