Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
шла отдыхать, а муж, проводив меня до дому, заходил в кафе на rue du Mont-Blanc, где получались русские газеты, и часа два проводил за чтением "Голоса",
"Московских" и "Петербургских ведомостей". Прочитывал и иностранные газеты.
Вечером, около семи, мы шли на продолжительную прогулку, причем, чтобы мне
не приходилось уставать, мы часто останавливались у ярко освещенных витрин
роскошных магазинов, и Федор Михайлович намечал те драгоценности, которые
он подарил
обладал художественным вкусом, и намечаемые им драгоценности были
восхитительны.
Вечер проходил или в диктовке нового произведения, или в чтении
французских книг, и муж мой следил, чтобы я систематически читала и изучала
произведения одного какого-либо автора, не отвлекая своего внимания на
произведения других писателей.
38
Федор Михайлович высоко ставил таланты Бальзака {31} и Жорж Санда
{32}, и я постепенно перечитала все их романы. По поводу моего чтения у нас
шли разговоры во время прогулок, и муж разъяснял мне все достоинства
прочитанных произведений. Мне приходилось удивляться тому, как Федор
Михайлович, забывавший случившееся в недавнее время, ярко помнил фабулу и
имена героев романов этих двух любимых им авторов. Запомнила, что муж
особенно ценил роман "Pere Goriot" {"Отец Горио" (франц.).}, первую часть
эпопеи "Les parents pauvres" {"Бедные родственники" (франц.).} {33}. Сам же
Федор Михайлович зимою 1867-1868 года перечитывал знаменитый роман
Виктора Гюго: "Les humilies et les offenses" {"Униженные и оскорбленные"
(франц.).} {34}.
Знакомых в Женеве у нас не было почти никаких. Федор Михайлович
всегда был очень туг на заключение новых знакомств. Из прежних же он встретил
в Женеве одного Н. П. Огарева, известного поэта, друга Герцена, у которого они
когда-то и познакомились. Огарев часто заходил к нам, приносил книги и газеты и
даже ссужал нас иногда десятью франками, которые мы при первых же деньгах
возвращали ему. Федор Михайлович ценил многие стихотворения этого
задушевного поэта, и мы оба были всегда рады его посещению. Огарев, тогда уже
глубокий старик, особенно подружился со мной, был очень приветлив и, к моему
удивлению, обращался со мною почти как с девочкою, какою я, впрочем, тогда и
была. К нашему большому сожалению, месяца через три посещения этого доброго
и хорошего человека прекратились. С ним случилось несчастье: возвращаясь к
себе на виллу за город, Огарев, в припадке падучей болезни, упал в придорожную
канаву и при падении сломал ногу. Так как это случилось в сумерки, а дорога
была пустынная,
простудился. Друзья его увезли лечиться в Италию, и мы, таким образом,
потеряли единственного в Женеве знакомого, с которым было приятно
встречаться и беседовать.
В начале сентября 1867 года в Женеве состоялся Конгресс мира {35}, на
открытие которого приехал Джузеппе Гарибальди. Приезду его придавали
большое значение, и город приготовил ему блестящий прием. Мы с мужем тоже
пошли на rue du Mont-Blanc, по которой он должен был проезжать с железной
дороги. Дома были пышно убраны зеленью и флагами, и масса народу толпилась
на его пути. Гарибальди, в своем оригинальном костюме, ехал в коляске стоя и
размахивал шапочкой в ответ на восторженные приветствия публики. Нам
удалось увидеть Гарибальди очень близко, и мой муж нашел, что у итальянского
героя чрезвычайно симпатичное лицо и добрая улыбка.
Интересуясь Конгрессом мира, мы пошли на второе его заседание и часа
два слушали речи ораторов. От этих речей Федор Михайлович вынес тягостное
впечатление, о котором писал к Ивановой-Хмыровой следующее: "Начали с того, что для достижения мира на земле нужно истребить христианскую веру, большие
государства уничтожить и поделать маленькие, все капиталы прочь, чтобы все
было общее по приказу и пр. Все это без малейшего доказательства, все это
заучено еще двадцать лет тому назад наизусть, да так и осталось. И главное, огонь
39
и меч, - и после того как все истребится, - то тогда, по их мнению, и будет мир"
{36}.
К сожалению, нам в скором времени пришлось раскаяться в выборе
Женевы местом постоянного житья. Осенью начались резкие вихри, так
называемые bises, и погода менялась по два, по три раза на дню. Эти перемены
угнетающе действовали на нервы моего мужа, и приступы эпилепсии значительно
участились. Это обстоятельство страшно меня беспокоило, а Федора
Михайловича удручало, главное, тем, что пора было приниматься за работу,
частые же приступы болезни сильно этому мешали.
Федор Михайлович осенью 1867 года был занят разработкою плана и
писанием романа "Идиот", который предназначался для первых книжек "Русского
вестника" на 1868 год {37}. Идея романа была "старинная и любимая - изобразить
положительно прекрасного человека", но задача эта представлялась Федору
Михайловичу "безмерною" {38}. Все это действовало раздражающе на моего
мужа. На беду, к этому у него присоединилась тревожная, хотя и вполне