Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
обидевших. Вспоминал про каторгу и о том, сколько он выстрадал за четыре года
пребывания в ней. Говорил о своих мечтах найти в браке своем с Марьей
Дмитриевной столь желанное семейное счастье, которое, увы, не осуществилось: детей от Марии Дмитриевны он не имел, а ее "странный, мнительный и
болезненно-фантастический характер" {Этими же словами Федор Михайлович
определил характер своей первой жены в письме к бар. А. Е. Врангелю от 31
марта 1865 года. "Биография
Достоевской.)} был причиною того, что он был с нею очень несчастлив. И вот
теперь, когда это "великое и единственное человеческое счастье - иметь родное
дитя" {"Биография и письма". Материалы, стр. 288. (Прим. А. Г. Достоевской.)}
посетило его и он имел возможность сознать и оценить это счастье, злая судьба не
пощадила его и отняла от него столь дорогое ему существо! Никогда ни прежде, ни потом не пересказывал он с такими мелкими, а иногда трогательными
подробностями те горькие обиды, которые ему пришлось вынести в своей жизни
от близких и дорогих ему людей.
Я пыталась его утешать, умоляла его принять с покорностью
ниспосланное нам испытание, но, очевидно, сердце его было полно скорби, и ему
необходимо было облегчить его хотя бы жалобою на преследовавшую его всю
жизнь судьбу. Я от всего сердца сочувствовала моему несчастному мужу и
плакала с ним над столь печально сложившеюся для него жизнию. Наше общее
глубокое горе и задушевная беседа, в которой для меня раскрылись все тайники
его наболевшей души, как бы еще теснее соединили нас.
За все четырнадцать лет нашей супружеской жизни я не запомню такого
грустного лета, какое мы с мужем провели в Веве в 1868 году. Жизнь как будто
остановилась для нас; все наши мысли, все наши разговоры сосредоточивались на
воспоминаниях о Соне и о том счастливом времени, когда она своим
присутствием освещала нашу жизнь. Каждый встретившийся ребенок напоминал
нам о нашей потере, и, чтобы не терзать свои сердца, мы уходили гулять куда-
нибудь в горы, где была возможность избежать волновавших нас встреч. Я тоже
тяжело переносила наше горе и много слез пролила по своей девочке. Но в
глубине души у меня таилась надежда, что милосердный господь сжалится над
нашими страданиями и вновь пошлет нам дитя, и я горячо молилась об этом.
Надеждою на новое материнство старалась утешить меня и моя мать, которая
тоже очень тосковала по внучке. Благодаря молитве и надежде острота скорби
моей мало-помалу смягчилась. Не то происходило с Федором Михайловичем, и
его душевное настроение начинало не на шутку меня пугать. Вот что я прочла в
письме
слов привета его жене: "...чем дальше идет время, тем язвительнее воспоминание
и тем ярче представляется мне образ покойной Сони. Есть минуты, которых
выносить нельзя. Она уже меня знала, она, когда я, в день смерти ее, уходил из
дома читать газеты, не имея понятия о том, что через два часа умрет, она так
45
следила и провожала меня своими глазками, так поглядела на меня, что до сих
пор представляется, и все ярче и ярче. Никогда не забуду и никогда не перестану
мучиться. Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить
его, где любви найду? мне нужно Соню. Я понять не могу, что ее нет и что ее
никогда не увижу" {"Биография и письма", стр. 188 {43}. (Прим. А. Г.
Достоевской.)}.
Такими же словами отвечал Федор Михайлович на утешения моей матери.
Меня его подавленное настроение страшно беспокоило, и я с огорчением думала: неужели возможно, что Федор Михайлович, если господь вновь благословит нас
рождением ребенка, не полюбит его и не будет так же счастлив, как был счастлив
при рождении Сони. Точно темная завеса задернулась пред нами, так было в
нашей семье тоскливо и грустно.
Федор Михайлович продолжал работать над своим романом, но работа его
не утешала. К нашему печальному настроению присоединилась тревога по поводу
того, что стали пропадать адресованные нам письма и таким образом
затруднялись сношения с родными и знакомыми, а эти сношения составляли
единственное наше утешение. <...>
К осени нам стало ясно, что необходимо во что бы то ни стало изменить
наше тяжелое настроение, и в начале сентября мы решили переехать в Италию и
на первый случай поселиться в Милане. <...>
Перемена обстановки, дорожные впечатления, новые люди (ломбардцы-
крестьяне, по мнению Федора Михайловича, с виду очень похожи на русских
крестьян) - все это повлияло на настроение Федора Михайловича, и первые дни
пребывания в Милане он был чрезвычайно оживлен: водил меня осматривать
знаменитый Миланский собор Il Duomo, составлявший для него всегда предмет
искреннего и глубокого восхищения. Федор Михайлович жалел только о том, что
площадь пред собором близко застроена домами (теперь площадь значительно
расширена), и говорил, что архитектура Il Duomo, таким образом, теряет в своей
величественности. В один ясный день мы с мужем даже взбирались на кровлю