Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
осенью было бы немыслимо. Когда мы предполагали, что, пожалуй, нам еще
целый год не придется увидеть России, то оба приходили в полное отчаяние: до
того невыносимо становилось жить на чужбине. Федор Михайлович часто
говорил, что если мы останемся за границей, то он "погиб", что он не в состоянии
больше писать, что у него нет материала, что он чувствует, как перестает помнить
и понимать Россию и русских, так как дрезденские русские - наши знакомые, По
его мнению, были не русские,
покинувшие ее навсегда. И это была правда: все это были члены дворянских
семей, которые не могли примириться с отменою крепостного права и с
изменившимися условиями жизни и бросившие родину, чтобы насладиться
цивилизацией Западной Европы. Это были большею частью люди, озлобленные
новыми порядками и понижением своего благосостояния и полагавшие, что им
будет легче жить на чужбине.
Федор Михайлович так часто говорил о несомненной "гибели" своего
таланта, так мучился мыслью, чем он прокормит свою все увеличивающуюся и
столь дорогую для него семью, что я иногда приходила в отчаяние, слушая его.
Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли,
мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас
имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я завела как-то речь о рулетке, о
том, отчего бы ему еще раз не попытать счастья, говорила, что приходилось же
ему выигрывать, почему не надеяться, что на этот раз удача будет на его стороне, и т. п. Конечно, я ни минуты не рассчитывала на выигрыш, и мне очень было
жаль ста талеров, которыми приходилось пожертвовать, но я знала из опыта
прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления,
удовлетворив свою потребность к риску, к игре, Федор Михайлович вернется
51
успокоенным, и, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми
силами примется за роман и в 2-3 недели вернет все проигранное. Моя идея о
рулетке была слишком по душе мужу, и он не стал от нее отказываться. Взяв с
собою сто двадцать талеров и условившись, что, в случае проигрыша, я пришлю
ему на выезд, он уехал в Висбаден, где и пробыл неделю. Как я и предполагала, игра на рулетке имела плачевный результат, - вместе с поездкою Федор
Михайлович издержал сто восемьдесят талеров - сумму для нас тогда очень
значительную. Но те жестокие муки, которые испытал Федор Михайлович в эту
неделю, когда укорял себя в том, что отнял деньги от семьи, от меня и ребенка, так на него повлияли, что решил, что более никогда в жизни не будет играть на
рулетке. Вот что писал мне мой муж от 28 апреля 1871 года: "Надо мною великое
дело совершилось, исчезла гнусная
(или, лучше, со смерти брата, когда я вдруг был подавлен долгами); я все мечтал
выиграть; Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне
последний раз. Веришь ли ты тому, Аня, что у меня теперь руки развязаны; я был
связан игрой; я теперь буду об деле думать и не мечтать по целым ночам об игре, как бывало это" {57}.
Конечно, я не могла сразу поверить такому громадному счастью, как
охлаждение Федора Михайловича к игре на рулетке. Ведь он много раз обещал
мне не играть и не в силах был исполнить своего слова. Однако счастье это
осуществилось, и это был действительно последний раз, когда он играл на
рулетке. Впоследствии, в свои поездки за границу (1874, 1875, 1876, 1879 гг.), Федор Михайлович ни разу не подумал поехать в игорный город. Правда, в
Германии вскоре были закрыты рулетки, но существовали в Спа, Саксоне и в
Монте-Карло. Расстояние не помешало бы мужу съездить туда, если б он
пожелал. Но его уже более не тянуло к игре. Казалось, эта "фантазия" Федора
Михайловича выиграть на рулетке была каким-то наваждением или болезнию, от
которой он внезапно и навсегда исцелился. Вернулся Федор Михайлович из
Висбадена бодрый, успокоившийся и тотчас принялся за продолжение романа
"Бесы", так как предвидел, что переезд в Россию, устройство на новом месте и
затем ожидаемое семейное событие не дадут ему возможности много работать.
Все помыслы моего мужа были обращены на новую полосу жизни, перед нами
открывающуюся, и он стал предугадывать, как-то он встретится со старыми
друзьями и родными, которые, по его мнению, могли очень измениться за
протекшие четыре года; он сознавал и в самом себе перемену некоторых своих
взглядов и мнений.
В последних числах июня 1871 года были получены из редакции
"Русского вестника" следуемые за роман деньги, и мы, не теряя ни одного дня, принялись за окончание наших дрезденских дел (вернее, выкуп вещей и уплату
долгов) и за укладку вещей. За два дня до отъезда Федор Михайлович призвал
меня к себе, вручил несколько толстых пачек исписанной бумаги большого
формата и попросил их сжечь. Хоть мы и раньше с ним об этом говорили, но мне
так стало жаль рукописей, что я начала умолять мужа позволить мне взять их с
собой. Но Федор Михайлович напомнил мне, что на русской границе его
несомненно будут обыскивать и бумаги от него отберут, а затем они пропадут, 52
как пропали все его бумаги при его аресте в 1849 году. Возможно было
предполагать, что до просмотра бумаг нас могут задержать в Вержболове, а это