Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия
Шрифт:
Кого она обнимает сейчас? Меня или его? Его.
Захотелось оттолкнуть, но я сглотнул и продолжил терпеть. Что за глупый танец? Мы топчемся на месте, медленно кружимся и даже не попадаем в быструю музыку. Этому она учила Вольного? Интересно, сколько времени ему понадобилось, чтобы научиться?
Дыхание перехватило, когда Асфи прильнула ко мне всем телом. Влажно коснулась шеи. Мокрыми губами? Языком? В голове лопнуло стекло, что-то беззвучно громыхнуло, и голова слегка закружилась. А ведь я не пил ничего хмельного. Шумный вдох безумной девчонки отозвался слабостью в ногах.
– Это
Она не услышала. Втянула в рот кожу на шее, прикусила, вызывая во мне дрожь и горячую тяжесть в паху. Что она делает? Забралась рукой под рубашку, погладила поясницу и прижала ладонь между лопаток. Мы замерли – больше не танцевали, не топтались на месте, не кружились.
– Обманщица, – выдохнул я ей в висок и вдохнул аромат хвои.
Это с самого начала не было танцем…
Подушечки пальцев ощутили нежную кожу, нащупали жилку на шее. Темные волосы прятали девичье лицо, но я отыскал аккуратный подбородок и потянул вверх. Пряди стали падать со щек, предъявляли взору прекрасные глаза и мокрые, чуть опухшие губы. Я склонился к ним, ощутил винное дыхание и… Опомнился. Что мы творим?
На нас смотрели изумленные викхарты. Даже те, кто наигрывал мелодию, продолжая стучать, греметь, звенеть, смотрели на нас. Я виновато улыбнулся гостеприимным существам, попробовал осторожно оторвать от себя Асфи, но она и не заметила. Потянула вверх мою рубаху, отыскала хмельным взором мои глаза, приоткрыла губы и пробормотала что-то неразборчивое.
Опасаясь, что она может зайти слишком далеко, просто вывернулся из объятий и моментально подхватил ее под колени и спину. Не тяжелая, донесу до конца площади, а там спокойнее, существ меньше.
– Я люблю тебя, – повиснув на мне, выдохнула девчонка. – Слышишь меня, Кейел? Я люблю тебя.
– Ты пьяна. У них сильный хмель. Асфи…
Она не слушала – вновь принялась целовать. Стянула ленту с моих волос и с улыбкой целовала в щеку, висок и снова в шею.
– Асфи, не надо, иначе я брошу тебя тут. Уйду без тебя.
Расслабленное тело вмиг окаменело. Ласки прекратились, а в темных глазах вспыхнул гнев; они снова заблестели. Обиделась? До слез обиделась. Духи Фадрагоса, естественно, я не брошу ее! Но она безумна и заражает безумием. Как ее остановить?
– Я люблю тебя.
Не меня!
– Я слышал.
– А ты так и не признался мне в любви! – От удара кулаком в грудь я отшатнулся вместе с девушкой на руках. Ошалело посмотрел на нее, оценивая ее злость. Асфи оскалилась не хуже викхартов и закричала: – И ты попрощался! Как посмел только?!
Я быстро спустил ее на землю и оглянулся. Музыка заглушила крик, но на всякий случай я накрыл ладонью раскрасневшиеся губы.
– Тихо, тихо. – Лбом прижался к ее лбу, и она послушалась.
Шмыгнула носом и едва слышно прохныкала:
– Мы никогда не прощались!
Сгорбилась, пряча лицо в руках. Плечи затряслись, и я потянулся приобнять девчонку. Если бы мог поселить душу Вольного в другое тело, то обязательно сделал бы это, чтобы избить дурака.
– Асфи, мне жаль…
Она крутанулась в моих объятиях и точно собиралась сбежать, но я схватил тонкую руку. Асфи вздрогнула. И, словно очнулась, прекратила плакать и изумленно смотрела
Не очнулась… Переплела наши пальцы и молча продолжила глазеть на них, как на чудо. Что творится в ее пьяной голове?
– Пойдем, – тихо позвал я, больше не пытаясь оттолкнуть и сопротивляться.
Побуду ее Кейелом, пока не доведу до дома. И даже не удивился, когда она смиренно поплелась следом. Неужели готова идти с ним куда угодно? И Вольный готов был отказаться от этого всего, ради миссии? Какой же дурак.
На невысокое крыльцо дома помогал Асфи подняться, придерживая за локоть. Убрал тяжелую штору в сторону, пропуская девушку в ночной полумрак. По тесному коридору вел медленно, опасаясь разбудить хозяев, если вдруг они не пошли на праздник или вернулись раньше. В комнату, отведенную Асфи, вошел тоже. Призвал Охарс, но они на пустынной земле едва ли освещали метр под ногами. Отыскал лучину и поджег факел у окна.
Асфи все это время стояла посреди комнаты и озиралась. Увидев широкий тюфяк, разложенный на полу, довольно улыбнулась, сняла праздничное ожерелье и потянула тесемки рубахи. Прежде, чем она стала бы раздеваться при мне, я направился к двери и услышал едва разборчивый испуганный вопрос:
– Ты уходишь?
– Асфи, – выдохнул я, хватаясь за голову.
Ее язык заплетался, а глаза, наполненные ужасом, опять блестели от слез.
Она прошла ритуал Ярости! Заколола васоверга – почти вождя! Она запросто вела дела с воинствующими расами, влезала в их конфликты, говорила о драконах не как о могущественных существах, а словно размышляла о своем кинжале, закрепленном на поясе. Она смело говорила о сокровищнице Энраилл. Она была в ней! В конце концов, она полюбила зверя! И она… расплакалась, как обычная девчонка, и бросилась мне на шею.
– Не уходи! Пожалуйста, не оставляй меня больше! Я не смогу. Я больше не смогу!
– Асфи…
– Ты обещал! Ты обещал мне! Обещал!
Затрясла меня, а после разревелась. Задыхалась, прижимаясь ко мне, и выла, будто ее Вольный умер только что.
Я старался не слушать и не поддаваться своим чувствам, но они толкали обнять, успокоить, пожалеть. В ее рыданиях и всхлипах иногда звучали обвинения.
– Обещал… оставил… бросил… Ты.
Не я.
С трудом удалось подвести ее к тюфяку и усадить. Когда она поняла, что я не собираюсь уходить, успокоилась, но в себя не пришла. Повиснув на шее, упрекала из-за какой-то целительницы, потом припомнила разносчицу… И стоны в дешевой таверне, за тонкой стеной, принадлежащие какой-то мрази Этирс, взбесили даже меня. С другой стороны, что она хотела от Вольного?
– И к Вол… туру гнал, – заплетающимся языком, проговорила. – Как ненужную. А до этого птицу мне сбил. Помнишь? Помнишь же?
– Помню, – соврал. Лишь бы не плакала.
– Сегодня кру… жилась и падала. Ты сбил. В сердце… стрелой.
Рубашка на плече и груди вымокла от слез, прилипала к коже. А еще ее волосы… Тоже липли, но к тому же щекотали шею, подбородок, нос и лезли в рот. Я терпел. Как и хмельное дыхание, и неудобную позу – Асфи забралась мне на ноги и скрутилась калачиком, отдавливая все, что можно. И выговор лился на меня, словно на виновника, и я терпел.