Фантом Я
Шрифт:
Счастливее всех был я. Избитый, униженный, хромающий и кашляющий, но свободный, ибо в ответ на звонок из отдела кадров банка с просьбой вернуться на работу, я отказался.
Ночные кошмары, как кто-то мне объяснил, символизируют приход вдохновения. Это знак. Знаки надо читать.
Сон. Я бью тех, кто бил меня. Я вспрыгиваю двумя ступнями на горло валяющемуся по полу телу. Ненавистному. Я готов вспрыгнуть двумя ступнями на лицо. Медлю. Просыпаюсь.
Кстати, это был дневной кошмар. У меня нет сил – я засыпаю днем.
Ночь. Сон: кто-то ломится в квартиру. Дверная цепочка все еще держит дверь, и в щели – ярящаяся человеческая натура, пытающаяся сбить дверь с цепочки. В руках у меня – дикая суковатая
Два дня прошли в болезни на ногах. Ночные, как и дневные, кошмары забирают много энергии. Но сегодня я – за машинкой. Пусть это называется вдохновением. Во всем должен быть смысл, и коли нету – надо сделать.
Только что в моей государственной квартире провели трехнедельный ремонт ванной комнаты. Сменили все – от ванны до бачка. Три недели надо было встречать рабочих и прятать буйного пса в спальню под замок. И вот наконец я вздохнул. Интересно, а если бы я работал и дальше в банке?
Идет первая неделя свободной от ремонта жизни, и от туалетного бачка отвалилась ручка. Снова подсиживать рабочих. Расписания у них нет.
Вечерами я в АА. Как раз сегодня Барбара, после митинга в здании церкви, выразила что-то раздражительное по поводу того, что я бросил очередную школу программирования. Во-первых, из-за денег, во-вторых, из-за того, что «бердичевское» (Брайтон-бич) население этой школы стало действовать мне на нервы.
Пятидесятилетнюю Барбару бросил, после нескольких лет романа, ее бой-френд. Из наших. Из АА. И озленная Барбара заявила, что я «не работаю над проблемой». Мне стало ущербно и захотелось немедленно делать какую-нибудь сногсшибательную карьеру. Отчего я уселся в кресло зализывать рану – то бишь делать свои наброски в блокноте. Прошелся по всем заброшенным в результате усердных попыток одолеть программирование рукописям, дополнил их новой болью на новых страничках (гной на бумаге) – почти все получили по новой страничке – мой метод, выработанный метрами заполненных страниц, и пришел к брюзгливому заключению: «Так вот что я тебе скажу, дорогая Барбара. Я полагаю, что до тех пор, пока я не испытаю чувство освобождения, поставив точку хотя бы на одной из своих рукописей, все туалетные бачки мира будут ополчаться на меня потопами, а коллеги поджидать за углом, чтобы не водил судьбу за нос и не бросался в карьеристские настроения».
Ты счастливее меня. Ты избавилась от меня потому что я тебя прогнал. Прежде чем я это сделал, я мучился в нерешительности: послать тебя подальше, или оставить как источник мучения, а следовательно, и вдохновения на пару ярких фраз в нашей забитой рутиной жизни.
Стал произносить заклинания. Ярким зеленым светом заполнилась комната. В углу справа периферийным зрением увидел человека в ослепительной одежде, с бритым черепом, с пояском поперек белого балахона. Он приветствовал меня доброй, преданной улыбкой и легким поклоном, и сложенными у груди ладонями.
Мы стали говорить без слов о том, что было раньше, до моих первых публикаций. Я сказал, что двадцать четыре года пишу, и это, надо полагать, тонна бумаги. И все это были попытки выразить эмоции и астральные краски словом. Эмоционализм.
Я думаю, что это мастера Чанга я встречал раньше в снах и выходах на астрал.
Как-то был странный сон о молодом мужчине с бритой головой, в красивом помещении с деревянной декорационной обшивкой он показал мне таблички на стенах в форме похожей на сердце или неправильно круглые, и в них, строчками, вибрировала цветная энергия. Он что-то объяснял мне тогда, и я пытался утром вспомнить, и не смог. Табличек было пять. Не были ли это как бы страницы, заполненные линиями энергетических знаков? Какую тайну
После визита белоснежного мастера Чанга я, вдохновленный, отнес рассказ в НРС 1 . Пошел пешком, денег не было. Рассказ с ходу опубликовали, а я его считал проходным, написал на едином дыхании за два-три дня, потому что надоело мучиться с «Губкой» – настоящий отдых такие рассказы. Повеселился. Опубликовали и денежкой помогли из фонда нуждающихся писателей, да еще прислали пламенное письмо с трогательными вопросами: где же вы раньше пропадали? Вынырнули как из-под воды. Профессионал. Почему о вас никто не слышал?
1
«Новое русское слово» – старейшая русская эмигрантская газета, основана в 1910 г.
Я их быстро разочаровал. Принес свои мистические рассказы. Пока они разобрались, сгоряча опубликовали еще три рассказа. И заплатили. А потом пришлось уносить ноги.
Я собирался еще подсунуть им «Жил-был на Манхеттене маг», рассказ, для которого я построил специальную пирамиду. Заложил в нее мысле-форму: хороший маг, живущий в плохом районе бедной части Манхеттена, исцеляющий пациентов от бедности. И подкармливал эту мысле-форму энергией из ладоней три раза в день. Через несколько дней от пирамиды шло тепло, а в голове мелькали идеи, фразы, образ лысеющего, доброго, всегда бедного бородатого мага, милого, ухитрившегося рассердить местную банду. И откуда у меня, никогда не умевшего удачно пошутить в разговоре, появилось чувство юмора на бумаге. Рассказ получился смешным и грустным.
Газета отказалась меня впредь публиковать. И я похоронил мага в письменном ящике, в дружном семействе желтеющих там рукописей, которые я никуда не носил.
Афоризмы, пришедшие «оттуда», остались не оцененные.
Эмоции по поводу покинутой мной работы. Будь они неладны! Любви, или уже хотя бы симпатии, ты от них все равно не дождешься. А их ненависть кормит твое вдохновение. Пусть подбрасывают топливо в топку твоей ярости и одиночества, чтобы, перекипев вместе, и перебродив в затишьи тоски и тупикового отчаяния, взошли они хлебом твоим единым – строчкой на клочке бумаги.
Фантазии одолевают, складываются в рассказ о теперешнем любимом месте времяпрепровождения. Так и назвал: «Семнадцатый пирс».
Покупаю стакан кофе и сижу на Променаде сколько вздумается. Прямо напротив барка «Пекин». В компании Мастера. Он сказал – закрыть глаза и воспроизвести все до самой последней детали. Я закрываю глаза. Не тут-то было. Я ухожу в фантазию. Бог мой, это как галлюцинация (яркая и едкая). Картинка такая: парусник барк входит в бухту на фоне закатного солнца, через него, уместившись в нем как в гигантском апельсине, и полыхает световым пожаром, и у Старика, верного его поклонника и ведущего, появляется дурное предчувствие. В этой бухте, в порту, барк и сгорел ночью, пришвартовавшись, в настоящем пожаре.
Не вышло у меня с детализацией. Мастер улыбается.
Я не атлет. Скорее хрупок. Но инкарнационно я из породы гигантов. Когда-то гиганты были на Земле.
Вот он идет, рядом со мной. Как огромная проекция малого меня. В моей одежде. Те же джинсы и свитер, и кожаный пояс. Я-как-я, но ростом с легендарного снежного человека. Копия меня, увеличенного в сто раз.
Я опять иду в порт, опять на Семнадцатый пирс. К моему столику и чашке кофе на весь день. Усаживаюсь, как всегда теперь с видом на барк. Напротив, на берегу Ист-ривера, громоздится зеркальный «Континенталь». Он тоже гигант. Но и мы не лыком шиты.