Фантом Я
Шрифт:
Я делаю то, что я сейчас делаю, «but for the sake of God». Ради Бога. Теперь я понял смысл одного из «инструментов» на стенке «But for the sake of God», – еще одно духовное приобретение из цикла «simple kit of spiritual life».
Я никогда не имел чувство здравого смысла (common sense). Все, что напоминало мне здравый смысл моих приемных родителей, немедленно делал меня парижским повстанцем типа Гавроша, готовым лезть на баррикады, отстаивая свои чувства о жизни. Какие? Я в точности не знал. – «Все что не…». Наверно все принципы звучали бы как один этот.
В Италии, в Ладисполи, мой первый в жизни пастор мне сказал: «God will help you to become normal»,
Пастор сказал: «we are not just normal, we are super normal. This is the God’s sanity. I want you to come not to human normality, which you hate that much, but to the God’s one». Мы не просто нормальные. Мы супер-нормальные. Это трезвость Бога. Я хочу, чтобы вы пришли не к человеческой нормальности, которую вы так ненавидите, но к божественной.
Я не нашелся, что ему ответить, потому что тогда, в Ладисполи, я был еще закрыт для него негативными эмоциями, пережевывающими как кровавую жертву пожизненные будни коммуналовки и с несущими знамя ее моими стариками.
Сегодня не был на митинге. Воскресенье. Торжественная дата – 90 дней. А я устал от прачечной и не пошел никуда. Боюсь быть спикер’ом – теперь у меня право. Марша предложила это устроить. Я сказал: «Боюсь акцента». С моим дрожанием в голосе (от волнения) только и «говорить» – это называется у этих милых людей «квалификация». Отказался. Барбара сказала: «Это не обязательно». Важно не то, что девяносто дней (ninety-ninety сделал – ура!), важно не пить «сегодня».
Накануне рассказал Марше об истерике – пришел домой из банка, уставший не то слово, увидел груду грязной посуды и впал в истерику.
Марша сказала: «Next time when you see dirty dishes, say short serenity prayer: “Fuck it!”, take container and eat hot dinner». (В сдедующий раз, когда увидишь грязные тарелки, скажи сокращенную Молитву о Спокойствии – Мать твою, возьми контейнер и съешь горячий ужин.)
Это помогло дойти до дома мимо всех баров и магазинов безопасно. Все еще «compulsion» – приступ желания алкоголя. Три месяца прошло – my drinking period. Говорил всю дорогу бару направо и бару налево (вдруг стал их опять видеть), магазину направо и магазину налево: «Fuck it! Fuck it! Fuck it! Fuck it!» Спасло. Стал смеяться. И, себе не веря, пришел домой трезвый.
Итак 90 дней. Congratulations!
Позвонил пастор из Лос-Анжелеса. Я сказал на его приглашение последовать за ним на пути к Богу: «Пастор, я не нужен тебе. Я пью, я выхожу ночью на улицу в поисках собственного убийцы. Я ищу водки и смерти, пастор».
Пастор сказал: «All this is your seeking for a God. You are looking for a God, nothing else». Все это – твой поиск Бога. Ты ищешь Бога, ничего более.
Сегодня затеял разговор с самим собой: Два часа ночи? Прекрасно. Ходишь по комнатам? Прекрасно. Все повторяется вновь? Прекрасно. Ты знаешь в чем болезнь. Работа в голове? Твой глупый банк с его глупой конкуренцией? Война мышей и лягушек? Тяжкая работа за гроши? Интриги кто больше на копейку выиграет? Прекрасно. Ты знаешь, что это – не твоя болезнь.
Сядь, сядь, ну сядь же. Напиши, напиши, напиши. Что? Ты знаешь что. Ты знаешь, что ты – гений. Я из касты неприметных гениев. Я – гений мечты. Это – фантастично, это – увлекательно. И это, будь оно не ладно, на всю жизнь. Я ненавижу бумагу. Я не хочу
Сейчас. Это страшное слово «сейчас». Делай сейчас. Что делай? Ты знаешь. Ты двадцать четыре часа в сутки знаешь. Каждая клеточка твоего тела знает и вопит в осознанности. Чего? Она знает. Ты еще не допустил в мозг – она знает. И держит твой разум в догадках – что родится? Сядь. Пора. А вдруг не пора? Я также гений лени. Не пора, а время идет. Это бич. Я также гений сомнения. Двадцать четыре часа в сутки я занят мыслями по кругу.
Кто-то хочет украсть мои два пенни годовой надбавки за возможность быть занятым и получать свой кусок подачек за скоростную работу на этом гигантском гробе-компьютере. Отдать-не отдать – вот в чем вопрос. И если не отдать, то как они это делают? Думай. Я – гений обсессивного мышления. Obsessive thinking, как они здесь говорят. Они здесь все лечатся у шринков и говорят на их терминологии чуть ли не в сабвее. Кто они такие чтобы отбирать у гения копейку? Я также гений подозрения. Может их правда – правда? И в этой игре мышей я – лягушка? И не неприсутствую, присутствуя, а присутствую присутствуя? Я – объект соревнования за копейку? Гений миража, я – не мираж, а реальная лягушка? Лягушка – отдай копеечку? Может они правы, что я существую, а не притворяюсь, что существую?
Я гений ходьбы. Километры, а по-здешнему – мили – моя гениальность. Ходьба – моя мысль. Какая? Она знает какая. Она – чувство, которое знает, что оно – мысль.
Мои мыши – мои объекты. Я, лягушка, – их объект. Мы друг друга наблюдаем. Миражная лягушка миражных мышей. Я их пожираю, лягушка-кровосос. Перевариваю их в ходьбе-мысли. Они меня убивают. Оставляют без копеечки. Мы квиты. Я отмщен. Пора спать. Недопройденные мили моего дома оставить на завтра. Гений страха сегодня победил. Я не написал ни строчки. А также – гений сомнения. А также гений совершенства не был снят десять раз за ночь с пьедестала. Спите спокойно, мои гении.
Во мне живет образ самого себя. Борьба за этот образ мне тяжело дается. Мне его приходится отстаивать в конфликтах за его неизменность. В Роберте жил другой образ меня, который не походил на тот, что во мне. Ее, Роберты, отношение ко мне, в несоответствии с тем что во мне образом, не могло не раздражать и унижать меня, так высоко я себя чтил. Этим она заставляла меня страдать. Получился взрыв.
Во мне также жил образ Роберты, каким она не была. И я относился и апеллировал к этому образу. Мы были как два конверта с неверными адресами. В реальности Роберта была иной человек. Наши требования друг к другу относились к несуществующему. Мы оба были красивы и не понимали, что красота может навести на ложный след. Мы любили картинки пока нам не понадобилось больше.
Я получил свое страдание. То самое, которое любил с детства, ощущая его как необходимое топливо.
С тех пор, как услышал первую прочитанную или рассказанную сказку, я легко включился в сюжеты. И прежде всего меня захватил сюжет жизни. Я ждал каждой новой остановки на маршруте, но от каждой остановки я ждал удара. В пути между непредсказуемыми остановками меня бросало в отчаяние от того, что ничего не происходит, и когда свалившись на голову что-то прерывало мой одинокий маршрут, я готов был взойти на эшафот – лишь бы это происходящее не кончалось. Я отвергал жизнь вне ее событийности.