Фантош
Шрифт:
…Без четверти три Виктор понял, что всё — сочинять больше не в состоянии. Истёк вдохновением. Разогнулся, выплюнул изо рта давно потухшую сигарету и тыльный кончик исписанной авторучки, позвонил портье. Там было глухо. В окна мелко строчил дождь, барабанил град, потом бухнуло — словно в днище железной бочки ударили палкой.
Свет мигнул и погас, потом лампочка загорелась, но будто нехотя. Эге, это не просто так, это стреляли, подумал Виктор. Кто-то завозил по двери руками, потом резко стукнул — будто дятел клювом.
— Мессир Банев, вы ведь там? — сказали
Он распахнул дверь. В коридоре света не было совсем, но не узнать Урраку было невозможно. Рубахи, перчаток и ботинок на ней не оказалось, из коврового пончо глядели тощие руки с увядшей кожей, но выражение лица было бодрое и вроде как помолодевшее — глаза блестели, мелкие морщинки расправились.
— Что случилось?
— Суд. В смысле страшный, — ответила она и продолжила длинной скороговоркой, вертя в разные стороны кран в ванной. Кран только всхлипывал жалобно. — Потоп уже состоялся, светопреставление имеет место быть. В общем, руководящее место в аду нам с вами не грозит, но компания подбирается тёплая. Пошли кино смотреть.
Они торопливо спускались вниз по лестнице — почти как тогда, в день ухода детей.
— Кстати, как Кахина? — спросил он.
— С Ирмой всё отлично, Бол-Кунац о ней позаботится, — ответили ему. — Совсем взрослый мальчик. Диана с ними со всеми, так что тоже в безопасности. Прочее сами узрите.
Лампы тлели из последних сил. Даже над конторкой портье.
— Узрю? — отчего-то Виктора задело последнее слово, и он повысил голос. — Да здесь темно, как у негра в… за пазухой. И вообще, я двое суток не пил, а питался одной чёрствой булкой с вареньем.
И круто свернул в ресторан.
Электричество и здесь дышало на ладан, как всё прочее. Зал был полон дождя и мокрецов, спящих, сидящих и лежащих. Все они были без повязок, лысые головы квадратно поблёскивали в свете луны. В баре таким де призрачным блеском сияли бутыли с разнообразными наклейками.
— Люди добрые, вы там всё вино в воду превратили, чи що? — спросила Уррака. — Если в кране нет воды, значит, она факт должна быть в бутылях? Ну, если кто так испохабил мой яблочный сидр прямого отжима — мало ему не покажется. Нашему славному демиургу похмелиться охота.
Говоря так, она бойко пробиралась через толпу — кое-кто из сидящих поворачивал голову и даже вроде как улыбался.
— Нате вам, — втиснула в руку Банева тетрапак со свёрнутой пробкой. — Лучший в мире яблочный нектар. И пошли-ка отсюда живой ногой. Дождик скоро выключат, а уж тогда…
Не успели оба выбраться из стен, как небо иссякло, и сразу на всех поверхностях, залоснившихся от влаги, как старый сюртук, заиграло новорожденное солнце. Виктор оглянулся — нечто странное, страшное и неописуемое творилось с гостиницей, с санаторием, с виллами, — да и со всем городом. Таяло, как глыба снега в оттепель, словно кусок сахарной головы в горячем кофе, оседало грязной пеной и расплывалось.
— Что…
— Просто один вечно пьяный бог решил проснуться, — сказала Уррака. — В точности
С некоторым недоумением Виктор посмотрел на свою руку, сжимающую даже не полупустую упаковку, а ручку фарфоровой чашки, где курилось паром нечто тёмное. Такие же точно посудинки были на подносе, который сам собой возник в руках женщины. Краем глаза Виктор отметил, что поднос был серебряный с чернью, кубачинской работы, а чашки — из блестящей белой керамики.
— Странная вы женщина. Кто вы на самом деле, интересно?
— Я-то кто? Ваш по гроб обязанный и благодарный читатель. Ну, ещё пряха, ткачиха и вязальщица, — Уррака сбилась с пафосной интонации и хрюкнула в одну из чашек. — Типа как самая главная Мария. Мастерица варить кашу… То есть кофе, натурально.
— Что с городом? Вы должны знать. А с людьми? — спросил Банев и с какой-то зловещей рассеянностью отхлебнул напиток.
— Не удержался город. Поплыл, как любая мара. Миражом его назвать — слишком много чести, миражи ведь получаются от поистине сущего. Люди? По-моему, всю ночь убегали и отстреливались. Вы в порыве вдохновения весь перформанс мимо ушей пропустили.
— А мокрецы? Чёрт, они же все собрались в том зале.
— Нет мокрецов, — проговорила женщина. — Это же големы были. Стражи и няньки. Люди Дождя. Зачем необожжённой глине так нужны дождь и туман? Чтобы не шла трещинами. А вынутой из гончарной печи — дело иное. Сосуд, вмещающий в себе мудрость всех земных поколений.
— Кажется, все мы нынче такие, — отчего-то добавил Виктор, будто сам напиток говорил в нём. — Мы ведь сами Адамы. Сами из той же глины. Красной и необожжённой. Царапнешь шкурку — не кровь потечёт, а глина. И с писком высунется вместо языка рулончик бумаги с чужими словами.
— О! Набрался, знать, и своего ума, — Уррака поставила поднос на ступеньку — чудом сохранилась от будки гостиничного охранника, но вела уже в никуда. Взялась за отмеченную собой посудину. Отпила глоток и широким жестом дирижёра обвела пустой чашкой окрестность.
— Что в первую очередь делает кофе правильным, — произнесла философски, — это чистая вода.
— Верно говоришь, тётка, — отозвался Тэдди. Он почему-то сидел на той самой ступеньке, скособочившись и вытянув больную ногу.
— Поранился? Вот, и так всегда. Вольно было вам всем меня не слушать, — вздохнула Уррака.
— Привет, Тэдди. Ты чего здесь? — спросил Виктор. — С грузовика упал?
— Ага, — сказал Тэдди и потянулся к подносу. В руке, как по волшебству, оказалась такая же посудина, как у тех, кто стоял, но полная. — Набились, как сельди в бочку, некуда ногу вытянуть, так сноха ещё сервант тащит. А о Валерке ни гу-гу. Я плюнул на них и остался. Все одно моё меня не минует.
— Это уж точно, — рассмеялась Диана. Грациозно наклонясь, подхватила поднос с земли и тоже стала пить, балансируя всеми предметами, полными и пустыми, с ловкостью бывалого жонглёра.