Фантош
Шрифт:
Он сжал руку девушки тонкими смуглыми пальцами и подсадил наверх, одновременно расправляя на ней изумрудного цвета широкую юбку и такое же покрывало. Сам поднялся в седло — гибко, точно ящерица, — взял оба повода в руки.
— Мехари — прекрасные друзья. И от песчаной бури унесут, и от врага спасут, и к колодцу выведут. Любую реку одолеют вплавь. Антилопу или газель помогут настичь. Мехари — дом для кочевника. В большой сумке, притороченной к седлу, всё для жизни: еда, вода и одежда. А оружие всадник несёт на себе.
— Мы так и будем всё время в пути? — спросила Кахина. — И куда ведёт
— Он раздваивается. Один — к тому, чтобы тебе стать султан-валиде, подругой правителя.
— Это не моя мечта, Халид. К чему говорить?
— Неправда. Если ты соглашалась слушать подружек, стало быть, тебе было приятно или хотя бы интересно в душе? Что бы ты хотела извлечь из такого супружества?
— Ох. Обратить мужа в свою веру.
Какую это, спросила она себя.
— Ты, наверное, ромейка-ортодокс? Так знай, что стоит лишь султану, эмиру и даже халифу скосить глаза в сторону твоей веры, как шейх-уль-ислам издаст фетву о том, что султан, духовный лидер всех муслимов в стране, впал в ересь. Назавтра же фетву возгласят со всех михрабов всех мечетей в стране. Конец моей власти. Ну и зачем? То, что ты из людей иной Правдивой Книги, то есть христианка или иудейка, не помешает нашему браку.
— Возможно, придаст романтику отношениям?
— Шариатский брак, никах, и в самом деле реалистичен. Для того, чтобы его заключить, я обязан буду щедро одарить тебя.
— И сколько же ты дашь мне в махр?
— Половину того, что имею. Хотя если жён будет четыре, придётся разделить. Да вы и не заметите, ручаюсь!
— Почему?
— Читала у Шекли, как заранее поделили космос на сектора? Вот мы двое стоим посреди моей земли — проведи линию параллельно горизонту и выбирай, что впереди. Моим же будет то, что осталось по ходу наших мехари. Можно и наоборот. Но если от ног моего верблюда провести четыре или восемь лучей, все равно они будут теряться в бесконечности.
— Я не жадна, Халид. Но всё равно хотела бы стать твоей единственной.
— Я могу объявить тебя единственной, Но кто тогда родит мне потомство, чтобы наполнить им землю? Если ты возьмёшь это на себя и не выполнишь — а ты не выполнишь — никах будет расторгнут, меня заставят сказать трикратный талак. Ты станешь от меня свободна и удалишься с тем, что тебе от меня дано. А тогда всё твоё достояние унаследуют не мои родичи и земля, а твоя земля и твои родичи.
— У меня нет родных, Халид.
Это была неправда, которая стала правдой на её губах. Отец погиб, мама за гранью иного бытия.
— Как это у тебя нет родни? Ты что, безымянный подкидыш и дочь лосося?
— Почему дочь лосося, Халид?
— Они опускаются по реке, чтобы выметать икру и погибнуть, а их безымянная молодь жирует на трупах.
— У меня есть родители.
Или были когда-то. Кахина слегка мрачнеет лицом.
— Это больше похоже на правду. Ибо каждый человек в родне со всем миром, — говорит Халид и хлопает своего мехари ладонью по загривку, отчего Акба срывается в иноходь. За ним — кроткая Инджазат. Корабли пустыни переваливаются с волны на волну, с бархана на бархан.
— Это один путь, — говорит Кахина, чуть захлёбываясь ветром. — А другой?
— Другой противоположен первому, но в них одна и та же суть.
— Что это значит — путём травы? Я понимаю — я сама так бы сказала. К пастбищам и изобильной воде, но не только.
— Говорят так: «Всякая травинка живёт в исламе». Есть закон, которому с радостной готовностью подчиняется мироздание. Мы всегда им жили. Поэтому никто из бывших завоевателей не возразил, когда мы сохранили первенство наших женщин и обмоты-лисамы, в которые вбита синяя краска. От того, что мужчины имохаг никогда их не снимают, кожа становится синей. От цвета наших лиц и рук нас именуют «людьми индиго».
И он запел, раскачиваясь в седле в такт монотонной мелодии:
— Белая верблюдица-мехари моя,
Прекрасная невеста моя,
Ты помнишь славу той, по которой названа,
Блюдёшь непокорство той, в честь кого названа,
Следуй по пути имени.
Память твоего народа не заглохла в крови,
Кровь не расточилась.
Обернись вспять по течению крови,
Обернись своей кровью,
Пусть она учит тебя.
Следуй по пути крови.
Все языки смешались в роду людей,
Когда они возвигли Вавилон народов.
Ты хранишь своё наречие,
Оно на груди и в груди твоей,
Следуй за дыханием своей груди,
За биением своего сердца,
Следуй по пути языка.
— Ты поэт, Халид?
— Разлука с любимой сделала меня дремлющим поэтом. Встреча с возлюбленной разбудила мой дар.
— Так ты меня любишь? Как такое может случиться?
— Как? Совсем легко. Представь, что помимо меня и тебя нет никого на земле Азавад.
— Это нашу планету так зовут?
— Имохаг хотели назвать этим именем своё государство на Земле. Я назвал так песчаный мир вокруг нас.
— Здесь что — одни пески?
— Мы с тобой сотворим горы и оазисы, прекрасные рощи, реки и озёра.
— Погоди, я не сказала, что люблю тебя, и не согласилась выйти за тебя замуж. Слишком я пока юна.
— Ты юна, — кивнул Халид. — Настоящая женщина имохаг не согласится на брак раньше своих тридцати. Но встречаться с мужчинами и женщинами имеет право и до, и после заключения союза. Иное считается неодобряемым, почти непристойным. Она хозяйка своего шатра, муж её занимает в нём место первого слуги и охранника.
— Так я буду хозяйкой шатра? Так мало — или так много?
Он не ответил. Но через некоторое время седло Инджазат оказалось порожним, Акба же оказался отягощён вдвойне. Что, впрочем, нисколько не было ему обидно.
— Смотри, там впереди есть кто-то живой, они нам машут, — сказала Кахина, оборачиваясь в седле и оттого ещё больше прижимаясь к груди Халида.
Один из незнакомцев был высок, худ и несколько расслаблен в движениях, словно только что простирался на ложе. Другой, чуть пониже ростом, был облачён в тяжёлую белую куртку с простёжкой, такие же штаны и башмаки. Белый же тропический шлем придавливал голову к плечам.