Фантош
Шрифт:
— Ловко у тебя выходит, — сказала Уррака с завистью. — Вырастила специалиста по заварке не чая, так кофия. Так что всё, умываю руки, как Пилат. Угощайте вон их с Виктором сами.
И показала подбородком.
Там от свежевымытого, в легких облачках горизонта уже шли четверо, легко рисуясь на яростно-синем небе. Впереди Бол-Кунац со свежими усиками и бородкой, чуть дальше — Ирма под руку с Кахиной, загорелые, босые, в ситцевых платьях, которые были им заметно коротки. А в арьергарде — Валерианс в одних трусах и без следа прыщей и моровой скорби
– Вот и распрекрасно, — сказала Уррака. — Как раз четыре порции кофе осталось. А теперь — теперь давайте подумаем радугу».
Заумная штучка. Надо же — ваши дети вам не принадлежат? И вообще призыв к бунту, решил попервоначалу Алек. Желание вмиг повзрослеть и перепихнуться. Свадебный венец — делу конец. Вот ведь… гадство.
Вспоминать в его положении — растравлять душу. Вспоминать — возвращаться к прежнему себе, во всей красе своего недомыслия.
В бытность студентами его поколение тоже хотело независимости. Финансовой: родителям было трудно слать переводы в столицу края, это оправдывало молодых. Кто подрабатывал на ткацкой фабрике мотальщицей шпуль, кто на вокзале грузчиками. Позже, на волне тотального увлечения походами, появилась возможность шить спортинвентарь. Особым спросом пользовались рюкзаки, которые шили кое-как и мерили не в литрах, а…
Произошёл тогда всем памятный анекдот. Трое из мужского общежития, в том числе сам Алек, тогда просто Алехан, напились в получку. И один из них, имя забылось, осталась только фамилия смешная, Иночкин, щуплый такой и малорослый, совсем на ногах не держался. Пробило, что называется, насквозь. А вахтёры тогда были строгие, не то что нынче. И догадались друзья засунуть Иночкина в большой рюкзак. Земеля — вот как звали третьего — вздел торбу на оба плеча и благополучно переволок через вахту.
После того рюкзаки определяли так: пол-Иночки, один Иночкин, два Иночкина…
Алек тогда рассмеялся — а потом стукнуло в голову: я же сам себе вот теперь сказал, что сторожа в теперешнее время аховые…
Вечер августа — не самое тёплое время суток, да и года тоже. Сунул в карман пиджака паспорт и проездной, захватил сумочку-визитку — кошелёк, болоньевый плащ внутри. Решил нанести пасынку визит. Если по-хорошему, самое ему время зубрить свои культурные науки. Худлитературу и архитектуру вперемешку с историей.
Сообразил, что днём сестре для входа нужен лишь паспорт. С четырнадцати лет — даже не с шестнадцати, как раньше. Правительство обеспечивает себе избирателей.
Вошёл, козырнул документом. Пробормотал охранцу для-ради приличия:
— К сыну наведаться. Номер комнаты знаю.
В самом деле знал. Но — что там не сконтачило или накосячило?
Внутри жарят допотопные обогреватели. И толпа голых по пояс негритосов обоего пола, будто в Лумумбе или геологоразведочном старых времён. Барабанная дробь, потная спираль и невнятное белозубое лопотание.
— Где Зорикто? — спрашивает Алек. — Зо-рик-то.
— В парк проветрился, — отвечают.
Да что они все тут делают? В чужой комнатушке?
Еле вырвался наружу — и дальше.
Парк был огромный и запущенный. Фига с два отыщешь нарочно, а нечаянно — чёрт лысый тебе в помощь.
Потому что двигался он будто по запаху какому. И кустов не раздвигал, и в компании на скамейках не вглядывался. Кафешки и вообще стороной обходил.
…Один черно-белый на проплешине. Большой и двигается.
Двое. Чёрные брюки и свитер с горлышком, поверх — белые косодэ и хакама с резкой поперечиной чёрного же пояса. Слились, сплелись — видно, грязи не боятся. Смеются едва слышно — над ним? Над всем миром?
Отшвырнул дочь вбок. Выгреб из-под неё парня, сам навалился. Всей тяжестью. Обеими руками как молотом…
Вопль:
— Опору зорька работай как я показала…
Не так. Увёртлив больно — длинные, скользкие волосы оплели щупальцами. Руки высвободить — и за горло, трепещущее, мягкое, податливое. Широко отверстые глаза лани, полные хрустальных слёз. Безвольное колено в паху верхнего, причиняющее непонятную судорогу. Сдавленные стоны.
И лишь тихий хрип нижнего в ответ.
А потом — липкий белый взрыв плоти, непонятно чей крик и одновременно резкий, скользящий удар по черепу, тьма с широкими искрами и новая боль, которой Алексей уже не сумел запомнить.
Едва он вынырнул из омута, ему объяснили всё или почти всё. И сделала это Эрдэне — нарочито бесстрастным голосом.
Когда девочка увидела, что брат вот-вот задохнётся, у неё под рукой не оказалось ничего, чтобы остановить насилие, кроме клинка в ножнах. Тяжелого тати. Она считала, что бьёт тупой стороной, но хорошо заточенное лезвие пробило ткань и, к счастью, повернулось плашмя. Хорошо, Гаянэ носила с собой мобильник: у других опоздала бы искать. Они с Ириной приехали даже раньше «Скорой» и увезли обоих мужчин к себе в опытную нейрохирургию. Срочно прооперировали.
Да, Зорикто выживет, но яремная вена была пережата слишком долго. Понадобятся ещё операции на горловом хряще, это уже не здесь.
Каким образом прооперировали самого Алексея — пока не обсуждается. Слишком сложная терминология, чтобы удержать в голове. Трепанация и нейротрансмиттерная прошивка. Хлыстовая спинальная травма, взрывной перелом двух шейных позвонков. Тебе достаточно?
— Я… был прав, — из-за того, что губы точно слиплись, а в горле стоит жёсткий комок, Алексей не может выдавить из горла нужной интонации.
— Нет. Гая учила Зорика приёмам самозащиты.
— Провокация.
— Разумеется, и она, — кивает женщина. — Умение полностью контролировать своё тело — тоже часть науки. Они оба не имеют права поддаваться обычным человеческим слабостям.
Не обычные люди. Не люди.
С этой мыслью пациент снова отключается. Проваливается в нудную боль.
И вновь без конца переживает, пережёвывает рукописи, написанные утончённым мужским, квадратным женским почерком. Снова проигрывает финальную сцену во всех стыдных подробностях.