Фасолевый лес
Шрифт:
Я кивнула и протянула ему свои права.
– Это мой брат Стив и его жена.
Офицер вежливо кивнул.
– Ребенок ваш или их?
Я посмотрела на Эстевана, что было глупо с моей стороны.
– Дочка наша, – сказал тот без всякого акцента.
Офицер еще раз кивнул и отпустил нас.
– Хорошего дня, – произнес он на прощанье.
Когда мы отъехали от пропускного пункта на приличное расстояние, Эстеван принялся извиняться.
– Мне показалось, так будет убедительнее, раз вы замялись.
– Согласна.
– Вы на меня посмотрели, и я подумал, что будет подозрительно, если я
– Знаю, знаю. Знаю. Вы правы. Ничего страшного. Главное, что мы проскочили.
Хотя, то, что произошло, меня напрягало, как и то, что Черепашка звала Эсперансу «ма». У меня не было на то никаких оснований, потому что Черепашка звала так всех женщин. Выговорить слово «Эсперанса» было ей никак не под силу.
Наконец мы добрались до придорожной остановки в самом Техасском каньоне. Там стояли столы для пикника, но туалетов не было, а потому я отвела Черепашку за огромный валун, напоминающий гигантскую зефирину. С тех пор, как мы узнали, что Черепашке уже три года, я стала с особенной серьезностью приучать ее к горшку.
Вернувшись, мы нашли Эстевана и Эсперансу у ограждения, откуда открывался вид на долину, усыпанную валунами. Сбоку на столбе висел большой деревянный щит, где на фоне взрывающихся извержением гор были изображены динозавры в окружении гигантских древовидных папоротников. Там же шло объяснение: камни, лежащие в долине, вынесло вулканическим потоком из недр Земли миллионы лет тому назад. Здесь же, на щите, чьи-то умелые руки деревянными ножичками выцарапали инициалы и сердца, пронзенные стрелами, а кто-то поверх написал: «Покайтесь!»
И обстановочка действительно навевала мысли о покаянии. Не было видно ни кустика, ни деревца, а лишь камни и камни, да еще бездонное небо над головой. Эстеван сказал: так, вероятно, выглядел бы наш мир, если бы Господь на третий день творения объявил забастовку.
Забавное замечание, но нужно помнить, что Эстеван являлся членом профсоюза учителей. Уж такой у него был стиль мышления.
Мои друзья чувствовали себя неуютно вне салона автомобиля, и мы поехали дальше, вновь влившись в широкую реку шоссейных дорог. Вести широкий белый «линкольн» после «фольксвагена» было все равно, что стоять за штурвалом корабля, хотя мне, конечно, не приходилось делать ничего подобного. У Эстевана и Эсперансы не было местных прав на вождение машины – это была наименьшая из их проблем – поэтому всю дорогу вела машину я – так было безопаснее. Первую ночь постарались ехать, не останавливаясь. Лишь на короткое время, когда я выбивалась из сил, мы выезжали на обочину и отдыхали. Лу Энн дала нам в дорогу большой термос кофе со льдом. Я пообещала Эстевану и Эсперансе, что знаю один мотель в Оклахоме, где мы наверняка сможем остановиться бесплатно и отдохнуть на вторую ночь.
Мы с Эстеваном говорили обо всем, что только может прийти в голову. Он спросил, не является ли аллигатор национальным символом Соединенных Штатов, – ведь так много людей носят футболки с его эмблемой на груди.
– Что-то я такого не слышала, – ответила я, хотя его предположение мне показалось здравым.
Эстеван сообщил, что национальный символ индейцев Гватемалы – кетцаль, красивая зеленая птица с длиннющим хвостом. Я сказала, что видела в зоопарке попугаев
Сразу после заката мы съехали с федерального шоссе на двухполосную дорогу, перерезавшую горы. Этот маршрут миль на двести укорачивал наш путь по Нью-Мексико. Я бы предпочла вместо этого сократить на двести миль маршрут по Оклахоме, но, увы, путь наш лежал именно туда. Мне приходилось то и дело напоминать себе об этом. Правда, по какой-то непонятной причине мне постоянно казалось, что мы едем в Кентукки. Представлялось мамино лицо, когда она увидит, что мы подъезжаем к дому.
Навстречу нам мчалась машина с включенным дальним светом. Я прищурилась и мигнула своим. Она перешла на ближний.
– Вы сильно скучаете по дому? – спросила я. – Я знаю, это глупый вопрос. Но вы не устаете от незнакомых людей, незнакомой местности? Я устаю. И иногда мне хочется забраться куда-нибудь, в какую-нибудь норку, и отдохнуть. Впасть в спячку, как впадают те жабы, о которых нам рассказывала Мэтти. А вам еще хуже – здесь ведь даже язык другой.
Эстеван глубоко вздохнул.
– Я уже не знаю, по какому дому мне скучать, – сказал он. – По какому уровню дома. Живя в столице Гватемалы, я скучал по горам. Теперь я скучаю по столице. Мой родной язык – не испанский. Вы знали?
Я отрицательно покачала головой.
– Мы принадлежим к народу майя, – сказал Эстеван. – И у нас двадцать два разных языка. Мы с Эсперансой говорим друг с другом по-испански потому, что родились в разных горных районах.
– А что такое майя? – спросила я.
– Майя жили в так называемом Новом свете задолго до того, как его открыли европейцы. Мы – очень старый народ. В те давние времена мы проводили астрономические исследования, делали операции на мозге.
Я вспомнила цветную картинку в учебнике истории, по которому занималась в младших классах: Колумб идет по берегу в своих обтягивающих штанах и шляпе с перьями, а перед ним, словно стадо кроликов, врассыпную бежит толпа лохматых дикарей в набедренных повязках. Какой шутник пишет эти учебники?
– Наши настоящие имена – индейские, – сказал Эстеван. – Но вам их не произнести. Поэтому, когда мы переехали в город, пришлось выбрать испанские.
Я была поражена.
– Значит, Эсперанса – двуязычная? А вы? Как это назвать? Триязычный? Трехъязычный?
Я знала, что Эсперанса немного говорит по-английски, но понять, насколько хорошо она знает язык, было трудно, поскольку она вообще редко открывала рот. Однажды, когда я увидела медальон, висевший у нее на шее, и принялась любоваться им, она сказала, достаточно легко, хотя и с акцентом:
– Это Святой Христофор, покровитель беженцев.
Даже если бы эти слова произнес сам святой, я бы меньше удивилась.
Лицо у Христофора было симпатичное. Он сильно напоминал Стивена Фостера, которого вполне можно было бы назвать святым покровителем штата Кентукки. В конце концов, он же написал гимн штата.
– Когда я уехала из дома, я тоже выбрала себе другое имя. У нас с вами много общего.
– Правда? А как вас звали до этого?
Я скривилась.
– Мариетта.
Эстеван рассмеялся.