Фасолевый лес
Шрифт:
– Да нет, – горестно покачала головой Ирэн. – Болезнь Паркерсона.
– Чья? – переспросила я.
– Так она называется, – сказала Ирэн. – Я смотрю, мы уже разговариваем?
Это она – про Черепашку, которая увлеченно называла овощи, лежавшие на тарелке Эсперансы. Черепашка не пропускала ни одного кусочка, и в ее исполнении это выглядело так:
– Картошка, морковка, морковка, морковка, морковка, морковка, картошка, лук…
И так далее, и тому подобное. К концу ужина она произнесла и слово машина, потому что на дне тарелок были изображены старинные автомобили.
После
– Я знаю, особенно доброй она не была, – сказала Ирэн и глубоко, печально вздохнула похудевшей грудью. – Всегда говорила: «Это моя невестка, которая так и не научилась аккуратно заправлять постели, чем очень гордится». Но, мне кажется, она не имела в виду ничего дурного.
Следующим утром нам предстояло принять решение. Либо мы едем прямо туда, где Эстевана и Эсперансу ждет убежище – церковь, к востоку от Оклахома-Сити, либо остаемся вместе еще на день и они едут вместе со мной в бар, где мне вручили Черепашку и где я собиралась искать следы ее родственников. Я призналась, что мне помогла бы их моральная поддержка, но я их пойму, если они откажутся мотаться по штату, подвергая себя еще большему риску. Без всяких колебаний Эстеван и Эсперанса решили поехать со мной.
Мне стоило немалых трудов вспомнить детали своего зимнего путешествия. Я помнила, что свернула с федерального шоссе в тот момент, когда взбунтовалась рулевая колонка, что несколько часов оставалась на второстепенной дороге и только потом вернулась на магистраль. Что касается примечательных мест, по которым я могла бы сориентироваться, ничего конкретного мне в голову не приходило; впрочем, с примечательными местами в Оклахоме вообще было туго.
Наконец мою память пробудил вид указателя на музей Женщин-пионеров. Его я вспомнила. Найдя двухполосную дорогу, мы оставили шоссе и углубились в местность, которая, если судить по попадавшимся нам по пути пикапам и фургонам, набитым семьями, принадлежала племени чероки. Я чувствовала это по атмосфере, в которую мы погрузились. Мы начали понимать, что Оклахома – отличный выбор для того, чтобы спрятать здесь Эстевана и Эсперансу – едва ли не половина встреченных нами людей были индейцами.
– Чероки похожи на майя? – спросила я Эстевана.
– Нет, – ответил он.
– А белый человек это поймет?
– Нет.
Подумав немного, я поинтересовалась:
– А чероки?
– Может, да, а может, и нет, – сказал он и улыбнулся своей безупречной улыбкой.
Глянув в зеркало, я спросила Черепашку, видит ли она за окном что-нибудь знакомое. Но той было не до земли предков: сидя на коленях Эсперансы, она играла с ее волосами и примеривала ее солнцезащитные очки. Потом они принялись хлопать друг другу в ладошки. Выглядели они совершенно довольными: «Мадонна и Младенец в розовых солнечных очках». Они были так похожи, что никто, даже майя, не смог бы сказать, что они принадлежат к разным племенам. Мне даже показалось, будто я услышала, что Эсперанса назвала Черепашку Исменой, и почувствовала,
– Я всегда говорю Черепашке, что она ничем не хуже переселенцев с корабля «Мэйфлауэр», – сказала я Эстевану, стараясь не падать духом. – Те появились в Плимуте, и Черепашка – в «плимуте».
Эстеван не засмеялся. Если честно, я и не помнила, рассказывала ли ему, что Черепашка родилась в машине, хотя его серьезность могла быть вызвана тем, что он увлекся легендой, которую разрабатывал для себя и своей невесты из племени чероки. Воображение у него было что надо. Там было даже весьма живописное ответвление о том, что, дескать, родители не одобрили его намерение жениться, но сердца их смягчились, когда они увидели, какой милой девушкой оказалась Хоуп.
– Стивен и Хоуп, – сказал он. – Но нам нужна фамилия.
– А возьмите Дважды-Два, – предложила я. – Отличная фамилия для чероки, в моем роду она уже многие месяцы.
– Дважды-Два, – торжественно повторил Эстеван.
Меня накрыла тоска по своей машине. И по Лу Энн, которая всегда смеялась моим шуткам.
Я была уверена, что не узнаю этого местечка – даже если оно будет по-прежнему там, где все и произошло. Но как только мы подъехали к неприметному маленькому кирпичному зданию, как только я увидела неоновое слово «Будвайзер», я поняла: это оно. За парковкой виднелись ворота мастерской. Ворота были закрыты.
– Приехали, – сказала я и замедлила движение. – Что будем делать?
– Остановите машину, – сказал Эстеван, но я продолжала ехать. Сердце мое билось как поршень автомобильного цилиндра. Проехав с четверть мили, я наконец остановилась.
– Простите, – сказала я, – но я не могу.
С минуту мы сидели тихо.
– Что может случиться самого худшего? – спросил Эстеван.
– Не знаю, – отозвалась я. – Мы не найдем никого, кто знает Черепашку. Или найдем, и они потребуют ее вернуть.
Я с минуту подумала и заключила:
– Худшее из всего – потерять ее, так или иначе.
– А что будет, если мы туда не пойдем?
– Потеряем.
Эстеван приобнял меня.
– Это – для храбрости, – сказал он.
Потом меня обняла Эсперанса и, наконец, Черепашка. Я развернула машину и поехала к бару.
– Сперва я пойду одна, – сказала я.
Внутри бар изменился. Я помнила таблички, которые в прошлый раз здесь висели. Например – «При пожаре кричать Пожар!». Теперь их не было. На окнах висели голубые клетчатые шторы, а на столах стояли стаканчики с пластиковыми розочками и васильками. Я уже собиралась было выйти, но увидела телевизор – тот самый: хорошее изображение, но без звука. И знакомая проволочная стойка с открытками. Правда, изменилось наполнение: открытки университета Орала Робертса уступили место живописным озерным сценам.
Из кухни вышла девушка-подросток в джинсах и фартуке. Круглое индейское лицо, большие очки в голубой оправе.
– Хотите кофе? – весело спросила она.
– Давайте, – отозвалась я.
– Еще что-нибудь?
– Не знаю. Я тут ищу кое-кого.
– Вот как? Договорились здесь встретиться? На ланч?
– Нет. Все несколько сложнее. Я приезжала сюда в конце прошлого года, в декабре. Здесь были люди, которых мне нужно найти. Я думаю, они живут где-то поблизости. Это очень важно.