Фасолевый лес

Кингсолвер Барбара

– Помнишь тот день, когда я только приехала сюда в январе? – спросила я Мэтти как-то утром. Мы сидели в задней комнате мастерской на тех же самых стульях, попивая кофе из тех самых кружек, что и зимой, только кружка с совокупляющимися кроликами на этот раз была у меня. – Скажи мне честно, – можно было по моему виду предположить, что я – хоть сколько-нибудь годный родитель?

– Можно было предположить, что ты – чем-то пришибленный родитель, что вполне нормально. Обычно у родителей это состояние проходит, когда их чадо начинает самостоятельно уплетать крекеры с арахисовым маслом, но теперь, зная вашу историю,

я понимаю, что ты была в таком состоянии, как будто только что выписалась из роддома.

Мне стало стыдно при мысли о том, что Мэтти, судя по всему, с самого первого дня видела меня насквозь. А я-то думала, что приехала сюда вся такая крутая, в джинсах и красном свитере, отвечала небрежно и острила к месту, делая вид, что две спущенные шины – это ерунда, а дочка у меня всегда была, с самого рождения, и управляться мне с ней проще простого. Только все это было показной бравадой. А теперь я чувствовала себя вдвое старше, и у меня не осталось никаких сил разыгрывать спектакль.

– Ты сразу поняла, да? Заметила, что я ни черта не понимаю в том, как растить детей? Когда ты сказала, что ребенок может умереть от обезвоживания, меня как громом поразило. Я поняла, что мне просто не потянуть то, за что я взялась.

– Нет ни одной приличной матери в нашем мире, кто не думал бы точно так же, как ты.

– Я серьезно, Мэтти.

Она, улыбнувшись, пригубила кофе.

– Я тоже.

– Но как люди принимают такие важные решения? – продолжала я.

– Так чаще всего они и не принимают. У них просто выбора нет. Ты же сама говорила, что главная причина, почему люди заводят детей, это беременность.

Я уставилась на кофейную гущу, которая колечком легла на донышко моей чашки. Дома, в Питтмэне, я слышала об одной вполне себе состоятельной женщине, которая разбогатела, гадая на чайных листьях и куриных костях, которые держала в мешочке и, когда к ней приходили желающие постичь потусторонние тайны, вываливала на кухонный пол, будто играя в бабки. Она советовала людям, как им распорядиться своей жизнью, опираясь на положение костей. Не удивительно, что она была богата. Если жизнь тебя задолбала, приятно знать, что винить в этом ты можешь не только себя.

– Тэйлор, милая, – если не возражаешь, то я скажу: ты задаешь не тот вопрос.

– В смысле?

– Ты спрашиваешь себя, можешь ли ты дать этому ребенку самое лучшее и уберечь ее от всех жизненных опасностей. Ответ такой: нет. Никто не сможет. И уж точно не приют. Боже мой, да единственное, на что они способны, так это вовремя заметить, что детка научился взламывать замки, и от него попахивает самогоном. После этого они пытаются уберечь его от тюрьмы. Никто не может защитить ребенка от мира, который его окружает. Поэтому, если ты вправду хочешь принять решение, ты ставишь вопрос неверно.

– А как нужно ставить?

– Хочу ли я попробовать? Может быть, мне будет интересно – а в отдаленной перспективе даже радостно – разделить жизнь с этим ребенком, посвятить ему время и силы, а потом найти в нем надежного друга?

– Мне кажется, штат Аризона смотрит на все это несколько иначе.

– Можешь не сомневаться.

Мне стало любопытно, растила ли сама Мэтти когда-нибудь ребенка, но спросить об этом я не решалась. В последнее время, стоило мне полезть кому-то в душу, я обязательно

нарывалась на жуткую историю, и поэтому предпочитала сидеть тихо.

Я отправилась на очередную встречу с Синтией одна. Во время моих прошлых визитов она говорила и о законе, и о государственных детских домах в присутствии Черепашки. И хотя та, казалось, была занята исключительно теми новыми игрушками, которые предложил ей на выбор Департамент экономической безопасности, я-то знала, что Черепашка держит ухо востро, хотя вроде бы и не обращает внимания на то, что мы говорим. Если хоть я, хоть штат Аризона хотели воспитать в Черепашке чувство уверенности в себе, то обсуждать ее судьбу так, словно она товар на рынке, было неправильно. Чем дольше я об этом думала, тем сильнее бесилась. Но поговорить с Синтией мне нужно было о другом.

Встреча была назначена на пятницу. Я почувствовала, что робею, когда только увидела Синтию в ее офисе – с бледно-зелеными тенями на глазах и золотой заколкой в волосах. Я не думаю, что она была намного меня старше, но когда кто-то в туфлях на высоком каблуке сидит перед тобой за большим официальным столом, возраст уже не имеет значения – она важнее, чем ты, и точка.

– Факт оставления ребенка доказать очень трудно, – говорила Синтия. – В данном случае – практически невозможно. Но вы правы, законные альтернативы государственной опеке существуют. В этом случае крайне необходимо получить письменное согласие фактических родителей, и в этом документе должно стоять ваше имя.

– А если фактических родителей не существует? Ну, например, если они умерли?

– Тогда согласие должно исходить от ближайших живых родственников – тех, кто в обычных условиях осуществляет опеку. К тому же, необходимо представить и свидетельство о смерти родителей. Но главное – это то, что в документе должно быть прописано ваше имя в качестве нового опекуна.

– А в каком конкретно документе?

– В разных штатах по-разному. Где-то мать должна высказать согласие на усыновление или удочерение своего ребенка третьим лицом перед судьей или представителем Департамента экономической безопасности. В других достаточно заверенного нотариально, при свидетелях, письменного согласия.

– А как насчет индейских резерваций? – спросила я. – Вы в курсе, что иногда там просто не выдают ни свидетельств о рождении, ни свидетельств о смерти?

Синтия была не из тех, кто легко сносит сомнения в своей компетентности.

– Я знаю, – сказала она. – В некоторых случаях делаются исключения.

Офис у Синтии, по правде говоря, был не такой уж и большой, да и стол, за которым она сидела, тоже. В комнате не было даже окна.

– Неужели вам не хочется посмотреть, какая на улице погода? – спросила я.

– Что, простите?

– У вас здесь нет окна. Мне просто интересно, не теряете ли вы иногда связь с тем, что происходит снаружи, сидя здесь под кондиционером, с флуоресцентным освещением.

Я, наверно, еще никогда в жизни не произносила вслух ничего настолько мудреного, как слова «флуоресцентное освещение».

– Если вы помните, – покачала головой Синтия, – я приходила к вам в тот самый вечер, когда на Эйприл было совершено нападение. – Синтия звала Черепашку ее более традиционным именем. – У меня и выездной работы вполне хватает.