Фатум

Miss_Windrunner

– Прошу прощения? – Уолли стало совсем не по себе: магистр стоял к нему лицом, и смотрел прямо на него. Черт, но как это возможно? Морган же говорил, что видимость камер односторонняя: охрана видит заключенных, они ее – нет. – Вы знали, что я приду?

– Я полагал, что это может произойти, – кивнул Малик, продолжая вглядываться во мрак.

– Но почему? – Саммерс был не в силах выдержать подобного потрясения: да он сам не знал, что отважится на подобное! Так откуда этот человек мог это предугадать это? В архивах было сказано, что Эйден Малик владел телепатией и телекинезом, но про проскопию там не было ни слова. Да даже если он и мог предсказывать будущее, это ничего не изменило бы: теперь Оливер знал, что судьба иксов была недоступна для предсказаний.

– Мне говорили, что Вы придете, – вновь огорошил парня тот. –У Вас есть вопросы, не так ли? Вопросы, на которые только я и могу ответить. Именно поэтому Вы и отважились на столь рискованный шаг.

Магистр не спрашивал, а утверждал, что пугало Оливера еще больше. Может, Морган был прав, и разговаривать с заключенными действительно было опасно? Может, ему вообще не следовало приходить сюда?

– Я понимаю, что своими словами я сбиваю Вас с толку, друг мой. Уверен, что сейчас у Вас в голове теперь гораздо больше вопросов, чем было тогда, когда Вы сюда спускались, – Малик медленно, но уверенно, подошел к свой койке, сел и взял с тумбочки стакан воды. – Поверьте, я с удовольствием ответил бы на них все, но, сдается мне, у нас очень мало времени. Поэтому я предлагаю начать с главного. Что Вы хотите знать?

Оливер не верил своим ушам. Согласно тому, что им говорили в Гладиусе, Эйден

Малик был чудовищем, предателем страны и идеалов ордена. Айтишник готовился к тому, что тридцать лет в заточении усугубят положение, заточив и без того острые черты личности этого человека, этой легенды. Но перед ним сидел вполне вменяемый, адекватный хранитель, который был куда более приятным, чем многие из знакомых Уолли. Головой мужчина понимал, что это могло быть обманом, виртуозной актерской игрой, но интуиция подсказывала ему, что это не так. В любом случае, у Оливера не было выбора: он уже был здесь, а потому поддаться сомнениям и сдаться у самого финиша было бы глупо. В конце концов, он ничего не терял.

– Я хочу поговорить о Вашем сыне, – Оливер увидел около стены стул и, придвинув его к камере, сел. Магистр же кивнул и молча ждал продолжения. Когда такового не последовало, он уточнил:

– Который из моих сыновей Вас интересует, друг мой?

– В смысле? – мужчина начинал чувствовать себя полным идиотом. – Я думал, что у Вас всего один сын.

– Хм, – магистр потер подбородок и нахмурился. – Кажется, наш разговор, мой друг, рискует стать менее продуктивным, чем нам бы хотелось. Мы располагаем разной информацией, – Малик сделал глоток воды, встал и начал медленно расхаживать по камере. – Тогда поступим следующим образом, мистер Саммерс. Я расскажу Вам свою историю, и, быть может, ответ найдется сам собой. Я не хочу Вас утомлять подробностями из своей юности и боевых заслуг, хотя бы потому что я больше чем уверен, что Вы знаете их не хуже меня. Более того, зная страсть наших историков к приукрашиванию действительности, не удивлюсь, если Вы сможете рассказать про меня нечто, чего я сам представить не могу. То, о чем Вам нужно знать, по моему мнению, так это то, как и почему я оказался здесь. Тем более, это имеет прямое отношение к моим сыновьям, – он слегка улыбнулся, ощущая смятение своего собеседника даже сквозь энергетический барьер. – Мне было чуть за тридцать и у меня было все, чего можно было желать: слава, деньги, друзья, женщины… Я был самым молодым хранителем, который занял пост главы ордена. Сейчас я понимаю, что не был готов к этому, но тогда… Власть, уважение, положение в обществе – все это опьяняло меня, кружило мне голову. Словами этого не передать, мой друг. Эйфория от ощущения безграничной власти, иллюзия безнаказанности – от этого не так-то просто отказаться. Я бы не выдержал и пары лет на этом посту, если бы не мои друзья, которые помогали мне не сойти с ума, вовремя остановиться, не стать полоумным самодержцем… Среди них я особо выделял двоих, имена которых, как я полагаю, Вам прекрасно известны: Валтер Морт и Клементиус Второй. Несмотря на мое предвзятое отношение к провидцам, Клементиуса я уважал и иногда прислушивался к его советам. Как показало время, мне следовало слушать его гораздо чаще, но мое упрямство и неприятие такой вещи, как фатализм, мешало мне увидеть то, что видел мой товарищ так же ясно, как Вы, мой друг, видите меня. Мне было невыносимо даже думать о том, что моя судьба мне не принадлежала; что некое провидение уже все давно придумало, а я лишь исполнитель намеченного плана. Эта моя позиция, в итоге, и привела меня сюда, – пленник отпил немного воды, чтобы смочить пересохшее горло. – Когда мне исполнилось тридцать пять, я впервые увидел у себя седой волос. Разумеется, я более чем уверен, что он не был первым, а лишь тем, на который обратил внимание я, но все же тогда я, пожалуй, впервые в жизни осознал то, что рано или поздно всему приходит конец. В том числе и мне. Конечно, мои заслуги были увековечены в анналах истории, однако имя мое неизбежно кануло бы в лету, и… Меня стал мучить вопрос: а какой, собственно говоря, был смысл в моем существовании? Зачем мне богатство, власть, если в конечном итоге я все равно умру, как и любой другой человек? Какая разница, кем я был при жизни, если после смерти мы все станем равны? Тогда я впервые задумался о наследнике. Я хотел, чтобы мое величие жило не только в архиве, где оно рано или поздно померкнет, но и в человеке, в сыне, который вместе с моими генами, мог унаследовать и мой пост. Да, я чуть было не превратил наш орден в мини-империю, – хмыкнул он и покачал головой. – Зная о проблемах с рождаемостью, я поставил задачу нашим ученым подобрать мне такую жену, которая была бы наиболее совместима со мной биологически, и очень скоро они выполнили поставленную задачу. Эта девушка, которую они выбрали, была одной из «серых»: жила в пятом секторе, занималась гончарным мастерством. В день, когда я собирался нанести ей визит и заключить с ней брачную сделку, ко мне пришел Клементиус. У него было видение, и то, что оно сулило, было ужасающе, – Малик вздохнул и потер переносицу. – Как я говорил, я никогда не верил в судьбу, но что-то в лице моего друга заставило меня прислушаться к нему. Клементиус сказал мне, что мой сын станет последним главой ордена. Сначала я не понял, что такого ужасного было в этом пророчестве: разве не этого я так хотел? Мой сын станет великим и могучим, займет мое место во главе совета… Но потом я понял, что слова Клементиуса были вовсе не о величии моего сына. Не было ничего хорошего в том, что мой сын будет последним: это значило, что после него не останется никого. Мне не хотелось в это верить, однако, и игнорировать это пророчество я не мог. Хотя бы потому что Клементиус никогда не досаждал мне подобными вещами, зная, что это бесполезно. Следовательно, раз он все-таки пришел ко мне, это могло значить лишь то, что дело серьезное. И даже если бы я не воспринял это предупреждение всерьез, то узнай о нем остальные, они бы убили и меня, и девушку, которая даже не знала, что за участь я ей приготовил, – Малик остановился и сделал еще глоток воды, ибо за время своего заключения он совсем отвык от длинных речей. Чудо, что его язык еще помнил, как это делалось. – Решение покинуть Эстас тогда казалось мне единственным правильным. Разумеется, я и думать забыл про брак и наследника, но Клементиус считал это недостаточным. Признаться, он тогда чуть не свел меня с ума: он утверждал, что мне не имело смысла отменять свадьбу, что, как я считал, противоречило его собственному предостережению; он говорил о том, что пришел ко мне с тем, чтобы я смирился с грядущим и с пользой провел отмеренное нам всем время; чтобы я воспитал сына, достойного моего наследия. Сына, который также смог бы принять свою судьбу и судьбу нашего народа. Клементиус был абсолютно убежден в том, что, что бы я ни сделал, судьба все равно приведет все к одному знаменателю. Он уверял меня, что даже если я никогда не женюсь и не разделю постель с женщиной добровольно, у меня все равно будет сын, который исполнит пророчество. Бред, одним словом, – Малик усмехнулся и снова посмотрел в ту сторону, где сидел Оливер. – Самое интересное в этой ситуации было то, что я мог изменить ход событий в тот же день, покончив с собой. Но и на это у моего всезнающего друга был ответ: меня могли клонировать. Что, теоретически, было возможно. Да, в этот день мы не на шутку с ним разругались… Я был непреклонен и не желал прогибаться из-за какого-то провидения. Взяв с Клементиуса слово, что тот никому не расскажет о пророчестве, я покинул Эстас на следующий же день. Я не имел ни малейшего понятия о том, как я буду жить на Земле, чем стану заниматься… Более того, я был уверен, что не протяну и недели на другой планете, потому что буквально сразу по прибытию мне стало плохо. Я чувствовал, как мой организм буквально разлагался изнутри, и последней моей мыслью, прежде чем я отключился, едва отойдя от корабля, было то, что, к счастью или к сожалению, но сына у меня точно не будет. Магистр Эйден Малик, один из сильнейших хранителей истории, живая легенда, умирал в одиночестве на чужой планете. Умирал, но все же не умер, – во взгляде заключенного что-то изменилось, он стал мягче. Оливер, который весь обратился в слушание, замер в ожидании продолжения. – Я очнулся в неизвестном месте, и первым, кого я увидел, была женщина. Смуглая, черноволосая незнакомка спала в кресле возле моей кровати. Она не была красавицей, но что-то в

ее облике показалось мне особенным. Я знал, что земляне внешне очень походили на нас, но я никогда не сталкивался с ними вживую. Ощущения, эмоции, которые я испытывал, были для меня в новинку. Я был смущен, обескуражен, но более всего заинтересован… Я не знаю, что именно заставило меня влюбиться в Мэриан Абрамс: то, что она стала первой землянкой, которую я встретил, или то, что она спасла мою жизнь. Но одно я знал точно – эта встреча изменила всю мою жизнь. Мэри была бедной, работала, не покладая рук, на каких-то богачей, но все же я не променял бы ни одной минуты, проведенной с ней, на более роскошную и богатую жизнь. Мои способности на Земле ослабли, но со временем мне удалось восстановить их: я мог буквально придумать нам с ней новую жизнь, но не стал. Меня все устраивало. Сдается мне, я был не очень ревностным патриотом, ведь не прошло и года, а я уже забыл о своей жизни на Эстасе. Все, что я оставил позади, меня не волновало: мне все это приелось, было знакомо. На Земле же я будто заново родился: я постоянно открывал что-то новое, я жил жизнью, о которой здесь, в Танвите, не мог и мечтать. Трудности были, конечно, но по сравнению с тем, что я приобретал на Земле, они меркли. Единственное, что действительно омрачало мою жизнь, было то, что я не мог открыть своей избраннице правду. Она бы ни за что не поверила мне, так я себя успокаивал. Хотя, на самом деле, я боялся, того, что она мне поверит и уйдет, – Малик заново наполнил стакан и тут же осушил его. – Все изменилось, когда я узнал, что Мэриан беременна. Эта новость повергла меня в шок, потому что я был уверен, что у нас с ней не могло быть детей: хранители уже проделывали подобные опыты с земными женщинами, но все безрезультатно. Я был удивлен, и я был в ужасе. Слова Клементиуса, которые я забыл, как страшный сон, снова начали преследовать меня. Я понимал, что провидцы непременно узнают о рождении новых хранителей, что орден найдет нас… Я собственноручно уничтожил свою жизнь, свое счастье, – заключенный тяжело опустился на кровать и вздохнул. – Как оно часто и бывает, жизнь преподносит нам сюрпризы за сюрпризом: когда я думал, что хуже быть не может, судьба доказала мне обратное, – он совсем невесело усмехнулся, а не его морщинистом лбу появилась еще пара складок. – Днями и ночами я думал о том, как сбить орден со следа – с одной стороны; и как не дать пророчеству свершиться – с другой. У меня не было четкого представления о том, что я буду делать дальше, еще когда Мэриан носила под сердцем моего ребенка; когда же она родила… В тот момент, когда я взял на руки своих сыновей, я в полной мере осознал, как же я был ничтожен. Я думал, что моя судьба была в моих руках, но на самом деле… Я всматривался в лица своих сыновей и понимал, что один из них положит конец целой планете, но самое горькое было то, что я не имел ни малейшего понятия, который из них и есть тот самый! Я полюбил своих мальчиков в тот момент, когда услышал их первый крик: тогда же я понял, что скорее умру, чем позволю кому-то навредить им. Мне понадобилась всего одна секунда, чтобы решить судьбу целой планеты, мой друг.

На этой ноте рассказчик замолчал, вперив взгляд в пустоту. Оливер еще какое-то время ждал продолжения, но Малик сидел неподвижно, будто он напрочь забыл о присутствии гостя.

– То есть у вас было два сына, – осторожно резюмировал Уолли, не сводя глаз с магистра.

– Они все еще у меня есть, – после некоторого молчания поправил заключенный. – Время шло, и нужно было что-то решать. Было нелегко абстрагироваться от эмоциональной стороны вопроса, но все же необходимо. Я понимал, что рано или поздно орден пришлет хранителей на поиски моих детей. Я не знал, открыл ли Клементиус пророчество совету или же сохранил его в тайне, но, в любом случае, мои сыновья были бы в опасности. Да и Мэриан тоже подвергалась риску: в лучшем случае, они стёрли бы ей память, в худшем – убили. Я не мог этого допустить, потому и решил действовать первым. Я вернулся на Эстас, забрав с собой Дэниела, и сам же явился в орден. Я сказал им, что, почувствовав волнения энергии, я счел своим долгом найти ребенка и доставить его в орден. Разумеется, координаты, вычисленные провидцами, совпали с тем местом, где я якобы нашел младенца, и они поверили в эту часть моей истории. Никому и в голову не приходило, что этот мальчик был моим сыном. Я помню, как передал его в отдел регистрации: с тех пор я никогда его не видел. Однако если происхождение ребенка я смог объяснить, то назвать причину своего бегства – нет. Расскажи я о пророчестве – моего сына убили бы без колебаний. А потому я избрал молчание, и оказался здесь, обвиненный в предательстве. Забавно получилось, друг мой, не правда ли? Я ушел, чтобы спасти эту страну, эту планету, и был наказан за это.

– Постойте! Но ведь в это время во главе совета уже был Граф!

– Граф? Должно быть, Вы имеете в виду магистра Морта? – Малик кивнул и невесело улыбнулся. – Видимо, Вас удивляет, что мой лучший друг заточил меня здесь?

– Именно.

– Если подумать, в этом нет ничего удивительного. Я ушел, не сказав ему ни слова и взяв обещание с Клементиуса о том же. Он чувствовал себя преданным и брошенным, я полагаю. Валтер предлагал мне помощь, когда я вернулся: он обещал сохранить в тайне причину моего предательства, если я откроюсь ему. Но я знал, что Валтер был лучшим хранителем, чем я: я был эгоистичен, я был готов на все, лишь бы спасти своих детей, а Морт… Он бы убил их. Он должен был это сделать, как и любой другой на его месте: интересы страны превыше всего. Поэтому я отверг его предложение, тем самым, разгневав его еще сильнее, – закончив рассказ, узник слегка повернул голову, безошибочно угадывая место, где сидел Оливер. – Итак, теперь, когда Вы знаете мою историю, я думаю, мы можем перейти к делу. Но прежде чем мы приступим, мне хотелось бы знать, с чего Вы взяли, что у меня всего один сын.

– Так было указано в истории болезни Мэриан Абрамс. Точнее, дело в некорректной формулировке: там было указано, что ее му…Вы исчезли, забрав с собой сына. Про второго ребенка не было ни слова ни в одном из источников, потому мы решили, что она не признавала мальчика, который остался на Земле.

– Мы?

– Да, – Оливер наконец-то принял решение: пусть инстинкт самосохранения все же предостерегал его от грядущей ошибки, мужчина решил довериться своему чутью, а значит, и Малику. – Мой друг сейчас на Земле, и он… Он столкнулся с Вашим сыном. С тем, которого вы оставили на Земле. Его имя…

– Дэвид, – кивнул Малик.

– Да, – Оливер снова убедился в том, что все же частица правды в рассказе магистра присутствовала. – Мой друг считает, что Дэвид пытается найти Вас. Что он хочет попасть на Эстас. Я хотел узнать зачем?

Малик какое-то время в задумчивости тер подбородок, прикрыв глаза.

– Что с Мэриан? – наконец спросил он, меняя тему. – Что за история болезни? Она больна? Чем?

– Видите ли, – Саммерс немного смутился, не зная, как преподнести эту новость. – Она долгое время лечилась в психиатрической больнице из-за того, что…

– Из-за меня, – с горечью закончил магистр и уронил лицо в ладони. Как он ни старался защитить ее, он не справился: он все-таки сломал ей жизнь. – Она все еще там?

– Нет, – у Оливера сжалось сердце, когда он увидел, как на лице Малика отразилось облегчение: нет, она вовсе не выписалась. Черт, он должен об этом знать. – Она в коме, сэр. И, – побоявшись, что потом он не осмелится это сказать, Уолли на одном дыхании выпалил: – И мы думаем, что это дело рук Дэвида.

И снова магистр удивил парня: вместо града вопросов, праведного гнева – хоть какой-то эмоции – тот просто кивнул и сказал:

– Возможно, так и есть. Прошу простить меня, мой друг, но, боюсь, я разочарую Вас: я не знаю, почему мой сын ищет меня. Я всячески хотел избежать этого, именно поэтому я оставил Дэвида на Земле, подальше от нашего мира.

– Кстати об этом. Как Вы решили, какого мальчика забрать, а какого оставить?

– Все просто, мой друг: я забрал Дэниела с собой, потому что он был слабее брата. Клементиус говорил о том, что мой сын будет сильнейшим из хранителей, которых когда-либо знал Эстас… Когда я взял на руки Дэвида, я ощутил убийственную мощь и понял, что если Дэвида обучить, он станет непобедимым. Потому я и выбрал Дэниела: он был силен, но с братом он и рядом не стоял. Я решил забрать его с собой не только для того, чтобы сбить орден со следа, но и для того, чтобы Дэни обучили. Я питал и до сих пор питаю надежду на то, что судьбу можно изменить: возможно, тренировки Дэниела сравняют их с братом шансы, и в нужный час он сможет остановить его… Но все же я молю судьбу о том, чтобы мои сыновья избежали подобного противостояния: главное, чтобы Дэвид оставался вдали от ордена и Танвита.