Фавор или Бабушкин Внук (сборник)
Шрифт:
Из переднего окна «Субару» высунулся мужчина в черной маске. Фонтанчики огня вдруг запрыгали в его вытянутой руке. После каждой вспышки раздавался приглушенный звук: д-дух! д-дух! и машина Томаса легонько подергивалась.
Мужчина в маске направлял пистолет в разные стороны. Д-дух! Д-дух!..
Натаном овладела непонятная уверенность в том, что сейчас он не погибнет. Хотели бы убить, стреляли бы не в капот машины, а по нему. И вообще, он не причастен к этим разборкам драгдилеров! Он в этой машине очутился совершенно случайно. Не может же он погибнуть так бестолково!.. Не убьют, не убьют... На краешке
Взвизгнув шинами, серая «Субару» рванула с места и скрылась за поворотом.
– Натик! Натик, ты жив?! – кричал Том, тряся его за плечо...
ххх
...– Ты что, заснул? Или перегрелся на солнце? Спрашиваю еще раз: ты в туалет хочешь? Остановиться на заправке?
Натан вздрогнул, будто очнувшись. Бросил на приятеля странный взгляд. Посмотрел по сторонам. Он сидел в машине Томаса, и машина неслась по шоссе:
– А-а, Том, это ты... Нет, в туалет я не хочу, едем без остановок до Эйлата. Мне сейчас на ум пришла одна интересная мысль, сюжет для будущего романа... Про то, как один писатель встречается с другом детства – драгдилером, и невольно помогает ему продавать наркотики. Потом на них наезжают...
– Звучит, как очередная чернуха, – верно заключил Том и присвистнул.
Кстати говоря, Томас занимался продажей автозапчастей и никогда не имел ни малейшего отношения к наркоторговле.
Глава 13
День отъезда. Все уже сказано, переговорено. Два больших букета цветов: один на столе у бабы Лизы, другой в «дежурке» медсестер. И коробка шоколадных конфет в «дежурке». И конверт с деньгами в кармане у медсестры Софии.
Больше всего Натан почему-то опасался предстоящей сцены. Все-таки против натуры своей не попрешь, а по натуре своей баба Лиза всегда была склонна к театральному творчеству в жизни. Он с досадой ловил себя на мысли, что сейчас, в минуту прощания, бабушка начнет демонстративно плакать, громко причитать, чтоб все вокруг видели. Конечно же, не преминет упомянуть о «последнем разе», о том, что они «уже никогда не увидятся».
Встав на ноги и начав ходить, баба Лиза быстро возвращалась к себе, обретала все свои прежние манеры и привычки «до падения». Тон ее голоса уже не был жалостливым и постоянно плаксивым; он нередко становился и распорядительным, и требовательным. Каждое утро она теперь наводила «марафет»: красила губы помадой, припудривала лицо, часто смотрелась в зеркальце на предмет морщин и старческих горчичных пятнышек на лице. Заказала перманент и педикюр. Даже заставила Натана сделать небольшую перестановку в ее комнате: передвинуть тумбочку и кровать. Попросила, чтоб на окнах ей поменяли жалюзи. Намеревалась провести и капитальную перетряску своего гардероба. Словом, начала новую жизнь, с чистого листа. Была полна планов и дел.
Медсестры, надо сказать, уже успели ощутить это – возвращение бабы Лизы, поскольку им теперь приходилось чаще ходить по ее поручениям и принимать от нее новые заказы.
Но все, включая и обитателей, и персонал, были рады тому, что все вернулось на круги
– Ба, я вот что хотел тебя спросить... – Натан замялся. Ему было почему-то трудно найти подходящие слова. – А что, если я тебя увезу? В Америку, в Нью-Йорк, а? Там тоже есть дома престарелых. Неподалеку от моего дома, кстати, есть один. Туда, правда, я ни разу не заглядывал. Но уверен, что там не хуже, чем здесь. Буду к тебе наведываться, иногда забирать тебя к себе домой. И из Канады тоже в Нью-Йорк не так далеко.
Баба Лиза настороженно посмотрела на внука. Ее губы искривила недовольная улыбка:
– Что ты такое говоришь? Куда мне ехать в девяносто лет? Хватит, наездилась. Доживу спокойно здесь, и умру спокойно... Ты не опоздаешь? – она снова посмотрела на часы.
– Нет, не опоздаю. Ты все-таки подумай, ладно? А я в Америке все разузнаю и тебе позвоню.
Он поднялся. Баба Лиза тоже хотела встать, положила руки на ходунки.
– Нет, ба, не надо. Сиди, – он легонько опустил ладонь на ее плечо.
Посмотрел ей в глаза. В ее живые, умные глаза. Темные, как две спелые вишни. Не было в тех глазах сейчас ни слез, ни жалобы, ни горя. Печаль какая-то. Да, разве что печаль.
– Все, иди. Иди, внук, – сказала настолько спокойно, что Натан даже поразился такому ее ледяному голосу.
Наклонившись, поцеловал бабушку в щеку. И запах уловил – пудры, тот знакомый, незабываемый запах пудры, с которым баба Лиза однажды вошла в его детство, в его мир.
– Иди, иди.
По коридору направился к двери. Вот и все. Никаких сцен. Никакого театра. Все прошло тихо, спокойно. Почти равнодушно...
Взявшись за ручку двери, зачем-то оглянулся. Чтобы увидеть еще раз ее лицо. Лицо женщины, всегда умевшей «закрывать свое сердце», подчиняя все свои эмоции своей твердой воле.
...Она буквально тряслась в кресле. Все ее тело ходило ходуном, тряслись плечи, голова. Рот ее был широко раскрыт, словно она пыталась вобрать в себя побольше воздуха.
Натан едва не ринулся назад, но уже стоящая возле бабы Лизы медсестра молящим, но твердым жестом попросила его уйти, уйти поскорее...
ххх
Он стоял на одной из невысоких гор, возле беседки для отдыха. Ждал Томаса, который должен был отвезти его в аэропорт.
Сердце его было полно самых противоречивых чувств. Досада на себя, чувство вины, жалость к бабушке, гнев на родных в Канаде – все это смешалось в нем.
Он вдруг понял, что в его жизни произошла одна большая ошибка, случилось что-то неправильное. Столько лет он жил рядом и будто бы так никогда не встретился с бабушкой. Почему-то, по какой-то их обоюдной глупости они всегда расходились, чаще прощались, чем встречались, проходили мимо друг друга, считали один другого чужим. Но ведь это не так. Ведь была же и любовь в их сердцах. Но почему-то эта любовь никогда не раскрывалась, а всегда пряталась, уходила в тень, уступая место другим, незначительным и мелким чувствам и вещам.