Фавор или Бабушкин Внук (сборник)
Шрифт:
Он здесь – чужой. У них, в Израиле, своя жизнь. И привыкнуть к такой жизни трудно. Куда легче привыкнуть к американскому комфорту.
Но что-то странное стало происходить на улицах города. Траурные мелодии, звучавшие с утра, почему-то смолкли. Все вокруг пришло в движение – вдруг, под вечер, с первыми звездами.
Из домов стали выходить люди, выносить столы и мангалы. «Р-р-р» – задрожала земля, по дорогам пошли танки и бронетранспортеры. И девушки в шортиках, с налитыми такими, ах-ах! – задницами, и в футболочках. Загорелые такие,
Неизвестно, где и как он погиб. Может, его расстреляли в первые дни войны, а может, позже, – в сорок втором или сорок третьем, – при ликвидации гетто. Натан всегда представлял себе деда не смертником, не жертвой, а героем. Одним из тех, кто организовал в гетто группу самообороны и готовил восстание. «Нас не поведут, как овец, на бойню!» – так начиналось их знаменитое воззвание...
– Эй, хавер* (друг, приятель)! Ты почему не пьешь? Почему такой грустный? – окликнул его какой-то мужчина у широкого стола, на котором стояли бутылки водки, пиво, лежала горка только что сваренной кукурузы.
– Да? А что, надо пить? – Натан взял протянутую рюмку водки и початок кукурузы. Дал какие-то деньги.
– Конечно! Ты где живешь – на Луне? – мужчина легонько постучал пальцем по своим часам на руке. – Уже начало девятого. День Поминовения закончился. Начался День Независимости. Праздник!* Еврей не должен быть грустным. Пусть грустят наши враги!
(*В Израильском календаре праздник День Независимости начинается сразу же по окончании Дня Поминовения, в восемь часов вечера – авт.)
Девчонки взобрались на танки и БТРы и, сбросив босоножки, танцевали на броне. Солдаты, оставив автоматы, вылезли из люков кабин, обнимались с девушками.
Натан встречал сейчас медсестер и санитаров из дома престарелых, с их супругами и детьми. И продавцов книжных магазинов, с которыми успел познакомиться, и гидов из турбюро. Одна из девушек, стоящая на бронемашине, громко звала его:
– Иди сюда! Ты что, не узнаешь меня? Я работаю в баре. Американец! Писатель!
Положив руки друг другу на плечи, танцевали хасиды. Развевались полы их черных лапсердаков. «Мошиах! Мошиах!» – выкрикивали они, и такая радость была на их лицах, что Натан, уже порядком захмелевший, вдруг ощутил себя навеки и неразрывно слитым с ними всеми – санитарами, таксистами, солдатами, хасидами...
А на темных холмах вспыхивали шестиконечные звезды. Бабахнул гром салюта. Все небо засверкало.
– Иди сюда! Американец!.. Мошиах! Мошиах!.. Хавер, почему не пьешь?.. Нас не поведут, как овец, на бойню!.. Пусть плачут наши враги!..
Взяв руку девушки, он полез было на бронемашину. Но девушка почему-то руку выдернула. Хохотала, видя, как этот неуклюжий пьяный писатель шлепнулся на траву.
Поднявшись, Натан засмеялся и направился к хасидам. Вклинился в их крутящееся кольцо.
Глава 11
–
Она, в голубеньком халатике, стояла, окруженная целой армией помощников, – физиотерапевт, медсестра София, Натан.
И все тридцать пар глаз в зале были устремлены на нее – низенькую, щупленькую, опирающуюся дрожащими руками на ходунки. Даже киноманы оторвали свои взоры от телеэкрана. Сейчас в этом зале происходило нечто, по своей значимости, по накалу эмоций затмевающее все страсти-мордасти любой мыльной оперы. Какие там к черту измены и погони! Все это глупости, чепуха.
Шутка ли! Женщина почти в девяносто лет, с поломанным бедром, перенесшая сложную операцию, пытается встать на ноги и ходить. Не хочет быть калекой. Ни за что не желает на третий этаж.
Баба Лиза сжимала, что было сил, трубки ходунков, сверху обтянутые мягкой кожей. Вся дрожала. Не столько от физического напряжения, сколько от волнения.
Физиотерапевт легонько поддерживала ее с одной стороны под мышку, медсестра – с другой.
– Бабушка, давай, давай... – просил Натан.
Несколько раз она набирала глубоко воздух и... все равно не ступала с места. Стало ясно, что и в этот раз фокус не удался, что не смогла старушка перейти черту, в один маленький шажок преодолеть пропасть, отделяющую ее от мира ходячих. Что ж, оно и понятно. Возраст. Силы не те. И дух не тот.
Не страшно, не беда, будем пробовать еще. Может, завтра получится. Может, послезавтра. Или через год. Время есть, спешить некуда. Может, никогда. Люди живут и сидя, прикованными к инвалидным коляскам. Находят радости и в таком существовании: читают, смотрят телевизор, размышляют.
Да и куда, собственно, ей идти? На танцы? И зачем ей ходить? Ведь здесь, в доме престарелых, полный сервис: все подадут, отнесут. И отвезут.
Физиотерапевт незаметно кивнула медсестре и губы поджала: мол, все, надо ее сажать обратно в кресло.
– Молодетс, бэсэдер, – голос физиотерапевтши звучал слащаво и фальшиво, как у воспитательницы в детском саду, когда она хвалит ребенка за каракули на бумаге.
Что?! Какая сила помогла бабе Лизе поднять своими дрожащими, дряблыми руками ходунки, оторвать их от пола? В книгу каких рекордов это вписать?!
Натан увидел, как расширились от удивления глаза физиотерапевта, как вздрогнула медсестра:
– Лиза-а?..
Шажок. Маленький, крохотный, сантиметров на пять. Еще шажок. Еще.
– Какая она больная? Она здоровее всех нас... – зашипела одна старушка, глядя бабе Лизе вслед.
– Твой бабка – герой, с такой можно идти на любой фронт, – сказал Натану на ломаном русском сухощавый старичок, опирающийся на палочку. Он был из чешских евреев, в Отечественную войну помогал переправлять евреев из Италии в Палестину. Потом попал в плен к англичанам, бежал из лагеря и продолжал воевать.