Федор Алексеевич

Мосияш Сергей Павлович

— А кто ж его отравить может, — удивился Никита. — Его все любят.

— Любят, да не все. Думаешь, зря Наталья Кирилловна от них съехала. Там есть змеи, ужалят — и не уследишь. Так что ухо востро держи, Никита.

Чуть свет подняла мать Никиту.

— Вставай, окаянный питух. Шары-те продери, да вот пожуй корня солодки.

— Зачем, мать?

— От тебя разит, как из бочки, вылетишь из учителей, да ещё батогов заработаешь. Жуй, окаянный.

Нажевался корня Никита, аж скулы заболели, щи уж

не жевамши глотал, торопился. Прибежал ко дворцу царицы вовремя, не опоздал. И весьма удивлён был, что царевич уже носился по комнатам вприпрыжку, в такую-то рань. Схватил за руку Никиту, потащил в свою комнату, предназначенную для занятий.

— Гляди, какой мне стол сделали.

Стол и впрямь был новенький, как раз чтоб царевичу сесть за него, и стулья такие же два. Как догадался Никита, второй стул предназначен ему — учителю, дабы мог в один уровень с учеником сидеть, не выситься над ним. Чернильница, перья, бумага, и тут же азбука. Всё готово, хоть сейчас начинай.

— Ждём царя с патриархом, — сказал мальчик. — Плетутся где-то, — и тут же, ткнув в азбуку, спросил нетерпеливо: — Это какая буква?

— Это «аз», государь. Первая буква. С неё многие слова начинаются, например, «арбуз», «армяк».

— Абрам, алтын, — подхватил царевич.

— Верно, верно, государь, — похвалил Никита с искренней радостью.

И тут появились патриарх с царём в сопровождении служек и дворян.

— Вот оно ужотко и началось, — громко возгласил Иоаким. — Это без благословенья-то?!

Никита перетрусил, вскочил ошалело.

— Никак нет, святый отче... Мы к столу прилаживались...

Испуг Никиты патриарху по душе пришёлся, ценил Иоаким в людях боязнь перед высшими лицами, спросил уже миролюбиво:

— Приладились?

— Приладились, святый отче.

— Ну инда почнём.

И патриарх начал молебен с водосвятием, затем служка понёс за ним золочёный сосуд со святой водой. Иоаким окунал в него веничек, брызгал по углам комнаты, окропил заоднемя и ученика с учителем, бормоча сокровенное: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Закончив службу, Иоаким подошёл к Никите.

— Ну, раб Божий, трудись и не забывай, кого поведёшь по нелёгкому пути познания. — И протянул Никите свою восковую руку. Никита поцеловал. — А это от меня тебе подарок, — сказал Иоаким и извлёк откуда-то из-под ризы свою кожаную калиту. — Держи. Здесь сто рублей — в счёт грядущих трудов твоих.

Никита обомлел, он в жизни не держал в руках таких денег. И тут после патриарха заговорил государь:

— Быть учителем царевича честь высокая, и учить его должен не простой человек, а посему жалую я тебя, Никита Зотов, дворянством, и отныне ты не подьячий, а думный дьяк, что позволяет тебе в думных делах участвовать.

— Государь! — Никита пал на колени. — За что мне столько милостей?

— За

то, что доверено тебе будущее державы, Никита. Встань. И укрепись в высокой миссии своей. Начинай урок.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Государь Пётр Алексеевич, изволь сесть вот сюда, — пригласил Никита царевича.

Пётр сел на стульчик, придвинул к себе азбуку. Никита сел на другой стульчик, объявил торжественно:

— Сегодня, государь, начнём мы учить русскую азбуку. Вот эта первая буква...

— Знаю, знаю, — закричал Пётр. — Это буква «аз», с неё начинаются слова «арбуз», «армяк», «Абрам», «алтын».

— В-верно, — промямлил Никита, не ожидавший от ученика такой прыти.

Сзади засмеялись патриарх с царём:

— Повезло тебе с учеником, Никита Моисеевич, — сказал царь, — поперёд науки скачет.

— Ну что ж. Не станем мешать, — молвил Иоаким. — Пусть продолжают с Богом.

Патриарх и царь ушли со всем своим сопровождением. Никита перевёл дух, вытер пот со лба.

— Ну и подвёл ты меня, государь Пётр Алексеевич.

— Как «подвёл»? — удивился мальчик.

— Я тебя учить: а ты: знаю, знаю.

— Ну, а раз я знаю.

— Ну ладно. Давай к следующей переходить.

— Давай.

— Вторая буква называется «буки». С неё начинаются слова «бабушка», «брюква».

— Стой, — закричал мальчик. — Теперь я буду: «башня», «баран», «бутылка», «балбес». И «буду» тоже с «буки» начинается.

— Верно. Молодец, Пётр Алексеевич.

— Ну а теперь давай в коняшки, Никита.

— Давай. Как это?

— Хы. Просто. Вставай вот так на четвереньки, ты — Коняшка, а я стану на тебе ездить.

Делать нечего, новоиспечённый дворянин и думный дьяк встал на четвереньки. Пётр деловито сунул в рот ему какой-то пояс.

— Это зачем, государь, — пытался возразить Никита.

— Это узда, не понимаешь, что ли? — И, вспрыгнув на спину «коню», закричал: — Н-но... ж-жявей!

И Никита запрыгал по комнате на четвереньках, Пётр ладонью нахлёстывал его по ляжке, орал восторженно:

— Ур-ра-а-а!

Никита употел, устал и наконец повалился на бок, стараясь не зашибить седока.

— Фу-у-у...

— Чего ты?

— Устал, государь.

— Ладно, отдохни. Поешь овса или сена.

Никита испугался, что царевич и вправду заставит жевать овёс или сено, но, оказалось, и овёс и сено, слава Богу, должны быть в воображении.

— Ты жуй, жуй, — учил Пётр учителя. — Неужели не видел, как кони жуют?

— Видел.

— Вот и жуй.

Никита стал старательно жевать «сено», царевич, поглаживал его по голове, подбадривал:

— Ешь, ешь, моя коняшка. А почему ты не ржёшь?

— Так я же жую.

— Всё равно, пожуй да поржи, поржёшь — на пожуй. Ну! Ты же конь.