Feel Good. Книга для хорошего самочувствия

Гунциг Томас

Когда он оказался в постели с Алисой, произошло то же самое. Сколько он ни твердил себе, что должен прожить это событие и перестать думать, это было сильнее его, и писательский ум старательно фиксировал эпизод, как сделал бы это нотариус, приглашенный на квартиру, подлежащую продаже.

Когда Алиса поцеловала его во второй раз, он, отвечая на поцелуй, задумался, надо ли пустить в ход язык или нет. Он знал, что некоторые женщины (например, Шарлотта в воспоминании о единственной проведенной с ней ночи) целуются с языком. Ему помнилось, что Шарлотта буквально вылизывала ему всю внутренность рта, как будто, моя посуду, оттирала губкой кастрюлю. Шарлотта своими поцелуями, казалось, хотела всосать его целиком, переварить, словно кусок мяса, и, как в процессе пищеварения, важную роль играла слюна: она текла, пузырилась, пенилась, точно яростные воды плотины, не выдержавшей напора после грозы. У других женщин (Полины) язык был более сдержанным, похожим на маленького зверька, притаившегося за зубами и осторожно выглядывающего посмотреть, какая погода на дворе и нет ли поблизости хищника. Но язык Алисы не относился ни к первой, ни ко второй категории. Это был язык деликатный и душистый, он отдавал экзотическим чаем, чуточкой сахара, чуточкой цитруса, этот язык здоровался с его языком с радостным энтузиазмом

собаки, которую вывели на прогулку. Несколько минут, пока они целовались, стоя в кухне, Том спрашивал себя, лягут ли они в постель, или это только поцелуй «просто так». Но поцелуй длился, и, по мере того как он длился, руки Алисы уже ласкали его затылок, плечи, руки, а потом и ягодицы (он удивился, ему никогда не тискали ягодицы так откровенно, но это оказалось приятно). Короче, судя по этим ласкам, которые не кончались, и по дыханию Алисы, которое стало глубже и превратилось во вздохи, он пришел к выводу, что они действительно лягут в постель, и этот вывод одновременно порадовал его и встревожил, потому что предполагал многое касательно их будущих отношений, а в настоящем мог вызвать немало практических вопросов. Наверно, в кино они занялись бы любовью прямо в кухне, но для этого кухня должна была быть побольше и лучше прибрана. И потом, он не представлял, как, стоя в кухне, снять брюки, чтобы это не обернулось мучением и неловкостью. Он задумался, где лучше лечь — на диване в гостиной или в спальне? Диван был ближе, но Том решил, что довольно яркий свет в гостиной плохо подходит к эротическому моменту. Лучше на кровать. Кровать — это классика. Кровать — не самый смелый вариант, но всегда сойдет, и вообще, для первого раза на кровати как-то спокойнее. Затем он задумался, как отвести туда Алису: взять ее за руку? Мягко подтолкнуть? Сказать что-нибудь вроде: «Идем в спальню, там нам будет удобнее»? Но любой из этих вариантов грозил разрушить то, что в романе он назвал бы, скорее всего, «магией момента». В кино или в книге между поцелуем и постелью автор делает пропуск (пара целуется в кухне, следующий кадр — страстное объятие на кровати), но сейчас, в действительности, между поцелуем и постелью был целый ряд этапов, которые он не знал, как преодолеть, и казавшиеся неразрешимыми технические вопросы. К счастью, Алиса взяла инициативу на себя и сказала ему: «Идем в спальню». Он только и ответил «да» и потом, в четыре секунды пути через маленькую квартирку добавил ненужное: «Сюда». В спальне он разозлился на себя за то, что не застелил постель, не менял простыни дней десять и оставил на ночном столике скомканный носовой платок, которым вытирал сперму, подрочив утром, но Алиса, казалось, всего этого не замечала. Машинально Том зажег свет, но тут же, сочтя его каким-то больничным, погасил. Приглушенный дневной свет сквозь занавески был несколько романтичнее. Алиса села на кровать и привлекла его к себе. Она улыбалась. Он нашел эту улыбку прекрасной. Это была лакомая улыбка человека, который проголодался и готовится хорошо поесть. Они сидели рядом на кровати, Алиса наклонилась к нему и поцеловала в шею. Том погладил ее по волосам. Гладить девушек по волосам он всегда любил, особенно если эти волосы были длинные и прямые. В супружеской жизни Полина не раз давала ему понять, что ей не нравится, когда он гладит ее «так», потому что это портит ей прическу, к тому же от этого «салятся волосы». Но Алисе, кажется, понравилось, и он продолжал гладить ее по волосам, как будто наверстывая упущенное. Несмотря на остроту момента, ум его осаждали посторонние мысли: он подумал об Агате, которая спала в своей переноске, — если она проснется, услышат ли они ее? Квартира была маленькая, стены тонкие, он решил, что услышат, и успокоился. Ему не хотелось, чтобы малютка проснулась в незнакомой гостиной и плакала одна. Это травмировало бы ребенка, травма может отразиться на ее взрослой жизни, наверно, даже потребуются годы психоанализа, чтобы ее залечить. Снимая пуловер «Н&М», который был на Алисе (Том знал, что женщины называют это не «пуловер», а «топ», увидел ярлычок и мысленно зафиксировал: «Н&М, размер М, хлопок 95 % — эластан 5 %»), он вспомнил, как читал где-то, что оставлять ребенка надолго в переноске нельзя, может деформироваться позвоночник, но, с другой стороны, это случится, только если ребенок живет в ней постоянно, а не проводит час или два в день (автор статьи был не очень внятен на этот счет, да Том и не знал, были ли случаи, чтобы дети действительно годами жили в переносках, и как живут теперь эти выросшие дети с сутулыми спинами, которым кинезитерапевты говорят на консультации: «А, так вы ребенок из переноски!»).

Алиса торопливо расстегивала его ремень и тянула вниз брюки. Было трудно. Всегда трудно снимать с кого-то брюки. Они выворачиваются, как перчатка, и застревают на уровне икр или ступней. Том помог, вместе с ней потянув вниз брюки, они снялись, и он остался в трусах. Ему было жарко. Он снял футболку, Алиса сняла джинсы и осталась в одном белье. На ней был голубой лифчик, цвета, который Том определил как «крыла синицы» (он был доволен этим определением и надеялся запомнить его, чтобы потом использовать), и лиловые трусики. Он отметил, что у этой женщины крепкое тело, «надежное, как немецкая машина», мысленно сформулировал он и нашел ее очень красивой. Он поцеловал ее, она ответила на поцелуй, они целовались и ласкали друг друга. (Том задумался, не пора ли запустить руку в трусики Алисы, но решил, что, пожалуй, слишком спешит, и лишь погладил ее сквозь лиловый хлопок.) Затем наступил технический момент снятия лифчика, Том обнаружил, что его руки дрожат, и попытался успокоить себя мыслью: «Полно, это всего лишь лифчик», но это не подействовало. Она помогла ему и одним движением отшвырнула лифчик. Обнажившиеся груди ему понравились. Том задумался, как бы он их описал: классические метафоры плодов всегда казались ему вульгарными и смешными (арбуз, апельсин, дыня), но, с другой стороны, простого эпитета (тяжелые, округлые, горячие, полные, мясистые) или даже цифры (95D по его смелой прикидке) было недостаточно, чтобы передать волнение, охватившее его при виде их. Он все же искал образ: нашлось множество фраз, в которых шла речь об урагане над океаном, цунами, лесах, полной луне над ландами, но ничего не годилось, чтобы описать груди Алисы. Тогда он просто наклонился и поцеловал их, они были прохладные, мягкие, пахли солью и миндалем, и это было чудесно. Она сняла трусики. У Тома слегка закружилась голова, и на короткий миг ему показалось, будто он падает. Не хватало только потерять сознание, но, к счастью, этого не случилось, и на этот раз он запустил руку между ног Алисы.

Том всегда находил что-то невероятно завораживающее в прикосновении к женскому лону.

Эта встреча с чем-то столь непохожим на его собственное тело была источником абсолютного восторга. Он вспомнил, как подростком, еще девственником, «заняться любовью» с девушкой ему хотелось больше всего на свете, но это казалось совершенно невозможным. Сегодня, став взрослым, он так и не забыл истинную физическую боль от фрустрации юноши, не имеющего случая заняться любовью; не забыл, как все свое отрочество пытался вообразить, «каково это» ввести свой член в лоно девушки, «что при этом чувствуешь»; не забыл, как расспрашивал тех, кто якобы «уже делал это»; не забыл, как выслушивал свидетельства из вторых или третьих рук с такой страстью, будто это были подлинные рассказы о встречах с божественной сущностью; не забыл, как мог проводить часы за порножурналами (выпрошенными за бешеные деньги у одноклассников, не боявшихся их покупать); не забыл, как мог долгие минуты рассматривать женское лоно (по возможности раскрытое), силясь понять его устройство, но не понимая; как хотел запустить руку и даже голову прямо в фотографию, зная, что, для того чтобы понять, должен потрогать и попробовать на вкус, как пирожное. Все это, все воспоминания и связанные с ними эмоции всплывали всякий раз, когда он собирался переспать с женщиной, и это добавляло счастья — так некогда потерпевший бедствие за каждой едой вспоминает о былых лишениях.

Он целовал Алису и ласкал ее, но две вещи охладили его пыл: во-первых, он вспомнил, что у него нет презерватива. Задумался, нет ли его у Алисы в сумке. И не спросить ли ее «по-джентльменски»: «Слушай, как насчет презерватива, у тебя есть?», но понял, что просто-напросто неспособен задать такой вопрос. Он подумал, что Алиса, скорее всего, принимает противозачаточные таблетки, или у нее стоит спираль, или перевязаны трубы. В любом случае в ее возрасте мало шансов забеременеть. Но оставался вопрос болезней. Про себя Том был почти уверен, что не является носителем никакой болезни: он никогда не изменял Полине, но Полина-то изменяла ему с этим кретином-хирургом, а этот хирург… Кто знает, что этот медик мог делать со своим членом. Правда, сказал себе Том, он ведь врач, а врач теоретически должен знать, что делает. Теоретически…

Но Алиса, что он о ней знал? Немного. Почти ничего. Может быть, она спит со множеством мужчин, Бог весть откуда взявшихся. Может быть, она носительница массы бактерий. Перед глазами поплыли слова, сопровождавшиеся отвратительными картинками из медицинских энциклопедий: гонорея, хламидиоз, мягкий шанкр, генитальный герпес, трихомоноз, сифилис, микоплазмоз, кондиломы и, разумеется, СПИД.

Но проблема презерватива быстро оказалась второстепенной в сравнении с другой, отравившей радость момента: у него не стоял.

У него не стоял!

Черт побери, у него не стоял?

Член свисал между ног, мягкий, маленький и сморщенный, словно трупик мыши.

Как это возможно, чтобы у него не стоял? С ним никогда не случалось осечки. Хоть ему перевалило далеко за сорок, у него никогда не было проблем в этом плане, да и ни в каких других планах тоже!

Но у него не стоял!

Его охватила паника, однако он не подал виду. Наоборот, стал целовать и ласкать Алису с еще большей страстью, надеясь, что эта страсть подействует и у него встанет.

Ничего не произошло.

Он пососал груди Алисы, поцеловал ее живот, спустился ниже и запустил язык в лоно. Лизать там ему всегда нравилось: мягкость, маслянистость, запах секрета, вкус мангрового леса (слова «мангровый лес» сами собой всплыли в голове, он задумался, годятся ли они для описания женского лона, и решил обдумать это позже). Он обожал это: однажды он видел документальный фильм о Запретном городе в Китае, месте тайн и легенд, куда допускался только императорский двор. Простые смертные не могли ни попасть туда, ни даже смотреть на Запретный город. Когда он лизал женщину, то чувствовал себя одним из немногих избранных, допущенных туда. В другое время от этой привилегии у него бы наверняка встал, однако на этот раз ничего не шевельнулось, абсолютно ничего, ни содрогания, ни малейшего ощущения тяжести, которое обычно предшествует эрекции, только простое и ужасное ощущение отсутствия.

Прошло немного времени, за которое так ничего и не произошло, и он забил. Это было обидно, потому что он очень хотел переспать с Алисой, это было унизительно, потому что Алиса теперь наверняка будет смотреть на него со смесью жалости и жуткой нежности, которую проявляют к домашним питомцам, отжившим свой век. По всей вероятности, второго шанса у него не будет, их отношения вновь станут чисто профессиональными, и ни он, ни она, по молчаливому соглашению, никогда не будут упоминать этот неловкий эпизод.

«А что, если все кончено бесповоротно? — подумал Том. — Что, если у меня больше никогда не встанет?» Как в романе Ромена Гари «Дальше ваш билет недействителен», как в «Другой жизни» Филипа Рота. Ему захотелось плакать! Он был слишком молод, чтобы поставить крест на сексуальной жизни. Придется обратиться к урологу, унизительно, конечно, но через это надо пройти, если он хочет, чтобы ему выписали виагру. Вдобавок ему не хватит духу спросить таблетки в аптеке, ну разве что в какой-нибудь подальше от дома и дождаться за дверью, пока не будет других клиентов. Впрочем, если это будет слишком трудно, он закажет в Интернете, но, с другой стороны, можно ли быть уверенным в качестве? Он читал множество предостережений и не хотел рисковать…

Тут Алиса прервала ход его мыслей, сказав: «Подожди, я тоже хочу». Она придвинулась, взяла мягкий член Тома в рот и тихонько начала сосать.

Сам того не сознавая, Том закрыл глаза: когда тебя сосут — это одно из самых замечательных ощущений на свете; тепло рта, прикосновение нёба, и языка, и руки, влага слюны, поступательное движение. Полина сосала его очень редко. Чуть-чуть, в самом начале их отношений, и ему было строжайше запрещено кончать в рот жены. Однажды вечером, много лет назад, когда ему и Полине было не больше тридцати, они ужинали у четы друзей, ровесников, Марианны и Жана. За столом разговор зашел о сексе, и Марианна заявила: «Когда мы путешествуем, я обожаю сосать у Жана на экскурсиях, особенно в исторических памятниках, мы находим местечко, где нас никто не увидит, и я у него сосу, это у нас такая игра, а какие остаются воспоминания… Я могу сказать: „Я сосала у Жана в Ватикане, я сосала у Жана на Мон-Сен-Мишель“». Позже, в машине, на обратном пути, после долгого молчания Полина, немного пьяная, вспомнила этот разговор и сказала: «Не понимаю я, в чем прикол сосать в исторических памятниках… Я вообще, в чем прикол сосать, не понимаю… По мне, так это противно и унизительно…» Том ничего не ответил, ему стало немного грустно, что его член жене противен и для нее это занятие, такое, однако, приятное, несет отрицательный моральный заряд. Как бы то ни было, больше они об этом не говорили, и Полина вообще перестала у него сосать.