Feel Good. Книга для хорошего самочувствия
Шрифт:
И когда Алиса начала его сосать, он почувствовал, как отключаются все мозговые функции, поддерживающие его связь с действительностью: он забыл о пятне сырости в кухне; забыл, что роман, над которым он работает, пополнит огромный континент забытых книг; забыл, что на него тогда навалится, как и каждый раз, жуткое чувство зря потерянного времени; забыл, что жена ушла от него к хирургу; забыл, что дочь злится на него по множеству непонятных ему причин; забыл денежные проблемы и тревоги о будущем; забыл, что он второстепенный автор и не останется в памяти потомков; забыл, что молодость позади,
Он забыл обо всем.
Его член стоял так, что, казалось, был высечен из мрамора.
Алиса легла на него и, улыбаясь, ввела его в себя.
2. Превратности жизни
«Заниматься любовью». Для Алисы это было занятие, в котором она видела много преимуществ: во-первых, она была убеждена, что это полезно для здоровья — человеческое тело должно дышать, есть, спать и заниматься любовью. Лишите его чего-то одного, и оно быстро придет в негодность более или менее серьезным образом. Вдобавок, помимо того, что занятие любовью имело важное значение для метаболизма, оно было совершенно необходимо для душевного равновесия. В этом она тоже не сомневалась: это разгоняет депрессию, успокаивает тревоги и снимает стресс.
И потом, главное, любовью занимаются бесплатно.
Ну, как правило.
До сегодняшнего дня, до этого послеполуденного часа с Томом, Алиса не занималась любовью давно, много лет. Был, правда, эпизод с «клиентом», но какая же это любовь? Это было то, что Алиса называла «сексуальными отношениями» (и считала, что нет ничего печальнее этого определения).
Заниматься любовью — совсем другое дело.
И теперь, когда она только что занималась любовью, ей было хорошо.
Очень хорошо.
По-настоящему хорошо.
Она чувствовала себя юной, едва вылупившейся бабочкой (так она сама себе сказала): она была легка, как ветерок, счастлива, как жизнь без трудностей, оптимистична, как ребенок в первый день больших каникул.
Погода была пасмурная, но, на ее взгляд, серые тучи плыли в небе с грацией русского балета. По пути домой навстречу ей попадались только очень красивые люди, а голубь, клевавший окурки между машинами, показался ей самым чудесным из всех крылатых созданий, каких она видела в жизни.
И впервые за долгие годы она напевала. Ту самую песню Ким Уайлд, которую так любила в детстве: «We’re the kids, We’re the kids, We’re the kids in America». В городе вдруг повеяло весной, воздух, теплый и мягкий, как живот котенка, наполнился запахом мяты, и ее душа раскрылась, как раскрываются дыхательные пути на свежем воздухе. Впервые за много лет Алисе казалось, что должно произойти что-то хорошее, что за безденежьем, страхом перед завтрашним днем, зыбкостью ее положения есть что-то более важное, как будто, занявшись любовью, она ощутила присутствие незримой космической силы, которая хранила ее испокон веку и, если что, не даст упасть.
Она шла.
Она пела.
Чувствуя себя под защитой непостижимых сил судьбы, она шла, и пела, и вспоминала время, проведенное с Томом.
Поначалу она, конечно,
Сосать — это всем нравится и успокаивает. Ну, в большинстве случаев.
После этого Том оказался неплохим любовником.
Не лучшим из всех, кого она знала.
Но и не худшим.
Он был страстным и ласковым, и это уже прекрасно. И она, со своей стороны, тоже отвечала ему лаской и страстью.
Это было хорошо.
Был прекрасный оргазм, долгий и глубокий.
Но потом она не поддалась блаженному оцепенению, всегда охватывавшему ее после любви. Она оделась и пошла посмотреть Агату, которая мирно спала. Том вышел следом, набросив розовый халат, наверно, Полинин. Он сказал ей: «Говорят, нельзя слишком надолго оставлять детей в переноске», потом добавил: «Но я думаю, вредно, если оставить действительно очень надолго».
Говоря это, он подошел ближе к Алисе, и Алиса подумала, что сейчас он ее поцелует. Она сказала себе: «Если он поцелует меня сейчас, это что-то значит… Это значит, что ему понравилось и хочется еще». Во всяком случае, Алиса не отказалась бы, чтобы он ее поцеловал, но он этого не сделал, только положил ей руку на плечо, как делают, когда хотят сообщить близкому приятелю плохую новость, и сказал:
— Хочешь что-нибудь выпить?
Он убрал руку, и Алиса ответила:
— Нет… Спасибо… Я пойду, скоро Ахилл вернется из школы… И потом, думаю, пора браться за дело, мне хочется писать.
— А, да, конечно… Посылай мне, когда будет что почитать…
— Да, я постараюсь двигаться быстро.
Алиса с Агатой в переноске направилась к двери, но на пороге остановилась:
— Ты не мог бы одолжить мне двести евро? Я купила колеса для переноски, и… У меня ничего не осталось… Совсем ничего.
— Э-э… Да… Я вообще-то тоже на мели… Но двести евро могу.
Том поспешно оделся, вышел с Алисой на улицу, и они вместе пошли к банкомату снимать деньги. Когда Том протянул ей банкноты, ее вдруг охватил порыв безмерной нежности, захотелось прижать его к груди и поблагодарить за то, что он дал ей эти деньги, за то, что занялся с ней любовью, за то, что привнес немного надежды в ее безнадежную жизнь, что спас ее попросту от безумия, но ничего этого она не сделала. Если бы она поцеловала его, взяв у него деньги, он бы наверняка подумал, что она занималась с ним любовью «ради этого». Она мысленно поправилась, что он, возможно, все равно так думает. А вслух сказала:
— Я тебе их верну… Клянусь… Я не хочу, чтобы ты думал, что…
И тут, именно в эту минуту, Том закрыл ей рот поцелуем. А поцеловав ее, сказал:
— Я знаю… Это не имеет значения… Напиши эту книгу и вытащи нас обоих!
Обо всем этом Алиса думала на обратном пути.
Шагая.
И напевая.
А потом она пришла домой. В почтовом ящике лежало письмо из школы с просьбой заплатить «как можно скорее» 46 евро за школьную экскурсию, с которой Ахилл посетил «„Навсикаю“, национальный морской центр». Она положила письмо в выдвижной ящик, где уже лежали старый счет за воду и старый счет за телефон. Заплатит позже. Заплатит, когда дела пойдут лучше, потому что они непременно пойдут лучше.