Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Для русской армии, занявшей линию вдоль Немана, важное значение получал вопрос о путях на Полоцк и Ригу, через которые поддерживалось сообщение армии Карла, бывшей в Польше, с оставленным в Лифляндии 8-тысячным отрядом генерала Левенгаупта. Промежуточными опорными пунктами на этом пути служили для шведов курляндские крепости Митава и Бауск. Шереметеву была поставлена задача уничтожить отряд Левенгаупта. Согласно инструкции от 17 июня 1705 года он и генерал-майор Чамберс должны были выступить «в легкий поход» (то есть с одной конницей) и отрезать Левенгаупта от Риги. В результате запертый в Курляндии Л евенгаупт мог или направиться в Польшу, но путь туда ему загораживали генералы К. Э. Ренне и И. Р. Паткуль, или «сесть» со своим войском в Митаве и Бауске, но здесь его должен был блокировать фельдмаршал.
В начале июля Шереметев выступил из Друи. В его распоряжении имелось около 8 тысяч конницы — это был едва ли не первый случай, когда
Вряд ли справедливо возлагать вину за это поражение на Шереметева. И сам Петр как будто берет фельдмаршала под свою защиту от обвинений: редактируя официальную реляцию о сражении при Мурмызе, он собственноручно в том месте, где речь идет о действиях Кропотова и Игнатьева, внес оправдывающие Бориса Петровича слова: «без воли фелтмаршалка»{162}. Убеждением в невинности фельдмаршала объясняется и та мягкость, которую царь проявил по отношению к нему в письме, написанном по поводу этого «несчастливого случая»: «…не изволте о бывшем нещастии печальны быть (понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу), но забывать и паче людей ободривать»{163}.
Для Шереметева в течение всего августа Левенгаупт оставался главным объектом стратегических маршей в пределах Курляндии: согласно требованию Петра, он стремился во что бы то ни стало отрезать шведского генерала от Риги. Но Левенгаупт сумел увернуться и при приближении русских ушел в Ригу.
В это время два фельдмаршала никак не соприкасались. В мае 1705 года Петр осуществил свое намерение, разделив между ними командование войсками, как хотел еще в феврале. Шереметеву теперь было поручено ловить Левенгаупта именно как командующему конницей. Что касается Огильви, то о нем имеем точное свидетельство Ф. А. Головина в письме к И. Р. Паткулю: «Господин фелтмаршалок Огилвий, хотя некоторые противности, но не в главных делех, здесь явил, а особливо в своем интересе, однако ж царского величества немилости к нему нет, и правительство над всею пехотою ныне он имеет…»{164}. Одним из «главных дел» Огильви, о которых упоминал в письме Головин, было расположение армии и продовольственных магазинов на линии реки Немана ввиду слухов о приближении шведов. Здесь у него обнаружилось крупное несогласие с Меншиковым, ставшее началом их взаимной неприязни, а затем и открытой борьбы. А Шереметев в это время совсем ушел с главной сцены, ибо получил особое поручение, не связанное с ходом войны на севере.
Летом 1705 года вспыхнуло восстание в Астрахани. Во главе восставших стояли стрельцы, высланные сюда из Москвы после стрелецких бунтов. Восстание происходило под лозунгом борьбы за старину против нововведений: «стали за правду и за христианскую веру», — как говорил один из его руководителей Яков Носов. Но в основе выступления лежали причины экономического характера. По сведениям Витворта, восстание произошло из-за того, что были взяты в казну рыбные ловли и соляные промыслы на Волге, «на которых до сих пор местные жители находили себе и преимущественные занятия и средства к существованию»{165}. Астраханцы рассчитывали привлечь на свою сторону население других «низовых» городов и главным образом донских казаков, но обманулись в расчетах: сочувствие себе они нашли только в двух городах — Черном и Красном Яру. Но одновременно, хотя и вне связи с астраханцами, поднялись башкиры, выведенные из терпения поборами и притеснениями местной
Петр получил известие о происшедшем 3 июля под Митавой и был крайне встревожен; он не имел точных сведений о действительных размерах восстания, а расстройством в тылу создавалась в его глазах угроза для армии, сражавшейся со шведами. К тому же он сильно тревожился за Москву ввиду оппозиционных настроений тамошнего населения. Видимо, опасения такого рода были довольно широко распространены. «Мятеж этот, — записывал Витворт, — …мог повлечь за собою крайне опасные последствия, так как недовольство русских — всеобщее…»{166}. «Боже, спаси Москву!»{167} — восклицал в своем донесении цесарю австрийский резидент Плейер.
Усмирять восстание был отправлен Шереметев. С одной стороны, популярность фельдмаршала, с другой — присущие ему осторожность и рассудительность делали его наиболее подходящим для такой задачи.
Шереметев отправился из-под Митавы сначала в Москву, а отсюда в декабре 1705 года прибыл в Казань. Перед отъездом он получил от царя «устный указ» «привесть (башкир. — А. З.) в прежнее состояние». Ознакомившись с ситуацией, он приказал освободить сидевших под караулом башкир, считавшихся зачинщиками, и отправил в степь офицера для убеждения, чтобы они «от своих шатостей отстали» и прислали «лучших людей» для заявления о своих нуждах, а потом составленные башкирами челобитные отправил в Москву. Эти меры возымели действие: башкиры, как писал сам Шереметев, «почали было быть во всяком послушании и покорности и всякие подати все хотели платить по-прежнему»{168}.
Однако действиями Шереметева оказались недовольны местные воеводы — Н. Кудрявцев, А. Сергеев и С. Вараксин. В письме к Шереметеву они возражали против его вмешательства: «…будет ваша милость изволишь челобитье их примать и ослабу им чинить, то всеконечно добра некакого ждать»{169}. Кроме того, в донесении А. Д. Меншикову они описывали опасности, которые повлечет за собой оказанная фельдмаршалом иноверцам «ослаба», и, больше того, пытались какими-то темными намеками набросить тень наличность Бориса Петровича. Результатом этих происков стала присылка к Шереметеву одного из любимцев Петра, сержанта М. И. Щепотьева, который привез царский указ — ни в какие дела ему, кроме военных, «не вступаться». В то же время люди, отпущенные фельдмаршалом из-под караула, снова, по распоряжению воеводы Кудрявцева, были возвращены в Казань: «…а то, — объяснял Кудрявцев, — многие надеются, что им никогда ни за что отплаты и нималого наказания и за многое воровство не бывает»{170}. Во все низовые города воеводами были разосланы «списки с указу» царя с таким толкованием, что царь фельдмаршала «ни в чем слушать не велит».
Положение Шереметева стало невыносимым. «Я в Казани живу, как в крымском полону… — писал он Головину, — …ныне пожалуй, подай помощи, чтобы меня взять к Москве…»{171}. Он решительно осуждал суровые приемы политики местной администрации по отношению к башкирам и считал ее нецелесообразной по настоящим обстоятельствам и гибельной по последствиям в будущем. Он был убежден, что в Башкирии скрывается большая опасность, чем в Астрахани, потому что «их — много, до самой Сибири — все орды… Зело я, государь, опасаюся, чтобы не учинилось и на Уфе от башкирцев так же, как и в Астрахани, а я вижу, что зреет, а как зделаеться, мудро будет унимать и усмирять…»{172}. В особенности теперь — не таковые условия, чтобы их «слишком злобить: полно нам покуда шведов»{173}.
К Москве Шереметева не взяли, но велели спешно отправляться в Саратов, чтобы весной двинуться оттуда к Астрахани. При нем неотлучно находился Щепотьев. В переданном им фельдмаршалу царском письме говорилось: «…и что он вам будет доносить, извольте чинить»{174}. Щепотьеву были даны «статьи» о том, что ему делать, и совершенно такие же статьи получил Шереметев, за исключением одного пункта, в котором излагались особые полномочия Щепотьева по отношению к фельдмаршалу: «Смотреть, чтоб всё по указу исправлено было, и буде за какими своими прихоти не станут делать и станут да медленно — говорить, и буде не послушают — сказать, что о том писать будешь ко мне»{175}. Что в цитируемом пункте имеется в виду именно Шереметев, не оставляет сомнения стоящая при нем собственноручная заметка Петра: «Сего фелтьмаршалу не писано»{176}. Это была система, применявшаяся не к одному Шереметеву: тот же Щепотьев в аналогичной роли состоял некоторое время при Репнине.