Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
В марте полномочия Шереметева были распространены на пополнение состава офицеров и солдат в полках и вообще «на всякие учреждении и приготовлении», что ранее брал на себя царь, а теперь «ради своего недосугу, — объяснял он Борису Петровичу, — полагаюсь и спрашивать буду на вас, в чем, для Бога, как возможно, труд свой приложите»{208}.
Так определился круг неотложных дел, которыми фельдмаршал был занят в течение первой половины 1707 года. В особенности нелегкой задачей был сбор провианта. Когда объявлен был царский указ, чтобы поляки «хлеб продавали поводьно, за что обещаны им деньги, никто, — доносил фельдмаршал, — не явился и не продают»{209}. Пришлось описать в Волынском воеводстве весь хлеб у шляхты.
Немало неприятностей причинил ему в этом деле специально присланный Петром для сбора провианта М. Г. Ромодановский, заведовавший Провиантским приказом. «Зело князь Рамадановскай оплошно провиянт збират и ничево у нево в зборе нет, — описывал Борис Петрович деятельность Ромодановского своему приятелю Я.
8
Фанты — здесь: вещи.
Шереметеву были известны злоупотребления офицерского состава. Тому же Брюсу он предписывал «нетяглых» волов, предназначенных в пищу, «роздать поротно, дабы какой от афицеров солдатом не было показано обиды»{213}. Следил фельдмаршал и за тем, чтобы в распределении квартир и фуража соблюдалась «ровность». Тут бывали злоупотребления со стороны высших офицеров, которые, кроме полагающихся им по чину квартир, захватывали еще квартиры по должности, а младшие офицеры и солдаты вынуждены были существовать в страшной тесноте. Наконец, сохранилось предписание фельдмаршала, что в караулы надлежит ставить людей только «разве самой крайней нужды», а вовсе не затем, чтобы «церемонию исполняти» и что надо думать о том, как бы «от таких излишних караулов салдат во отехчение б не привести»{214}.
В августе царь приехал в Варшаву, чтобы отсюда наблюдать за движением шведов. Все более вероятным становилось движение их на север. В результате 6 августа последовал указ Шереметеву — все оставшиеся у него полки, за исключением трех, двинуть к Слуцку{215}, а самому «поспешать» в Варшаву. По-видимому, фельдмаршал уже излечился от медлительности: «…бреду к вам, премилостивейшему государю, нигде не медля, почтою, — писал он с дороги царю, — и полк свой драгунский я объехал»{216}. 20 августа Петр передал Шереметеву в Варшаве «пункты», которые должны были составить для него программу действий на ближайшее время.
Петр, видимо, ждал с часу на час известий о неприятеле, чтобы сделать окончательное распоряжение: «…извольте, конечно, — писал он фельдмаршалу 12 сентября, — в такой готовности быть, чтобы по другому письму мог в половину дни собратца и выступить в поход немедленно и быть в Минск»{217}. 14 сентября Шереметеву был послан с поручиком Преображенского полка Бибиковым окончательный указ о выступлении из Слуцка, но в вопросе о конечном пункте движения Петр, отступая от предыдущих указов, уже допускал для фельдмаршала выбор: «…изволь со всем войском и алтилериею итить к Минску или Борисову…»{218}, та же альтернатива подтверждалась еще раз письмом от 18 сентября «итти вам к Минску или к Борисову»{219}.
Итак, Минск или Борисов — в этих пределах как будто была оставлена фельдмаршалу свобода выбора, оба пункта санкционировались указами в одинаковой мере. По особым соображениям фельдмаршал выбрал Борисов, и из его письма царю из Слуцка от 22 сентября узнаем, что нескольким полкам он уже велел идти в Борисов, «не займуя Минска». «И я з двумя полками, отправя пушки, — читаем далее, — по указу вашего величества пойду к Борисову ж…»{220}.
Казалось бы, что на этом дело и должно было окончиться, но в действительности оно получило совершенно неожиданное продолжение, имеющее важное значение при уяснении взаимоотношений царя и фельдмаршала. 4 октября Шереметев вдруг получил царский указ, подписанный 2 октября, в котором значилось: «…немедленно изволь с полками итти к Минску, а что ваше желание было к Борисову, и то, конечно, извольте отставить…»{221}. От того же 2 октября имеем письмо царя к Меншикову, где находим следующие строки: «…пишите, что писал к вам господин Шереметев, бутто я велел ему итти в Борисов, которое он учинил ради старой своей обыкновенной лжи, а я писал, чтоб в Минск, а не в Борисов…»{222}. Как понять это противоречие? Может быть, Петр за колоссальными размерами корреспонденции, которую вел изо дня в день, не всегда помнил, что писал? Признавался же он Меншикову и даже в том же письме: «…истинно трудное мое житье, и лутче с вами быть, нежели всюды отповеди писать»{223}. Несомненно, однако, что в данном случае
Можно бы думать, что произошло словесное недоразумение: называя в своих указах Минск и Борисов, Петр разумел не самые города, а обозначал ими направление движения, так как оба эти города лежат на одной линии по отношению к Слуцку; это тем правдоподобнее, что он предписывал идти «тихо», не больше двух-трех миль в день; на то же как будто намекает и самая форма: не в Минск и не в Борисов, а к Минску или к Борисову. Но что значит тогда обвинение Шереметева в «старой обыкновенной лжи»? Петр имел основание думать; что фельдмаршал не был в действительности введен в заблуждение его словами, но постарался истолковать их по-своему. У него были соображения, по которым он решительно предпочитал Борисов Минску, и не скрывал этого. Получив еще раньше указ остановиться между Минском и Слуцком, Шереметев писал Петру, что «между Минска и Слуцка места зело неудобны, бескормны, болотны и бористы…», что лучше идти к Борисову или возвратиться к Слуцку: «…понеже в тех двух местах хотя фуражек) не так довольно, алутче Минска»{226}. Те же соображения против Минска привел он еще и в двух других письмах, в одном из которых прямо предложил оставить его с несколькими полками в Слуцке, «дабы прежде времяни не привесть салдат во утеснение и недовольство»{227}. Другими словами, фельдмаршал склонен был нужды солдат ставить на первом месте перед требованиями стратегии. Хотел ли он использовать в этих видах некоторую неопределенность выражения Петра, или, действительно, неправильно понял его, на этот вопрос нельзя ответить с уверенностью; но, во всяком случае, Петр в поступке Бориса Петровича мог увидеть его склонность толковать неудобные указы и под тем или другим предлогом откладывать их осуществление.
Сосредоточение шереметевской армии в Минске было только частью общего плана, намеченного Петром. В Литве располагалась другая «большая армия» под командованием Репнина, занимавшая Вильно, Ковно и Гродно. Если первая должна была, по мысли Петра, прикрывать от шведов дорогу на Смоленск и Москву, то вторая — дорогу в Лифляндию и Ингрию, причем в случае нужды Репнин должен был «случиться с фельдмаршалом» в Минске. Положение Шереметева и Репнина, по существу, было одинаково: у каждого — свое войско, действия обоих определялись указами Петра, которыми они взаимно должны были обмениваться, в их ведении находились определенные строго разграниченные территории, с населения которых им было поставлено в обязанность собирать «контрибуцию» на содержание своих частей; наконец, каждый должен был устроить провиантский магазин для своей армии: Шереметев — в Копыси (около Орши), Репнин — в Полоцке. В отличие от них Меншиков пользовался большой свободой: сам выбрал место для своей кавалерии — Тикоцин, пункт, удобный для наблюдения за движением неприятеля, но вместе и опасный, поскольку он мог быть отрезан от главных сил. Меншикову не только была предоставлена инициатива действий, но и — главное — он не знал посредников в отношениях с царем, тогда как сам постоянно исполнял эту роль в отношении других командиров.
У Шереметева вся эта дислокация вызывала скептическое отношение. И не только у него одного: с ним сходился в оценке видный военный сотрудник Петра, тогдашний начальник артиллерии Я. В. Брюс. Военную службу Брюс начинал рядовым Потешного полка. Еще в юности завязались у него личные отношения с Петром, когда его взяли во Дворец в числе «потешных ребяток». Царь всегда был очень расположен к нему и высоко ценил его знания и артиллерийское искусство.
С отношениями между Шереметевым и Брюсом мы знакомимся по их переписке. Письма, относящиеся к 1715 году, рисуют уже установившуюся дружескую связь. «Государь мой милостивый, Борис Петрович! — писал, например, Брюс в мае 1715 года. — Благодарствую за твою, государя моего, милость, что жалуешь — о здравии своем ко мне пишешь. И впредь о том милости прошу и всегдашно слышать желаю…» С течением времени дружеские чувства между ними, несомненно, углублялись и получали в письмах все более яркое выражение, особенно со стороны Бориса Петровича, который, будучи начальником Брюса, не был связан в выражении чувств своим положением. «Государь мой и присный благадетель Яков Вилимович! Желаю тебе всяких благ. Звечливый твой приятель и слуга Барис Шереметев через писания братской руки любезная тварю покланения», — начинал одно из писем Борис Петрович{228}. Или вот в каких выражениях он отвечал приятелю на просьбу в 1707 году о предоставлении ему двора в Слуцке: «…у меня особа твоя и приязнь твоя ныне никогда забвена: и без писания твоего ко мне двор тебе в Слуцку занят и квартира была отведена, с чего бы ваша милость был контент»{229}.
По-видимому, Борису Петровичу Брюс отчасти заменил умершего к тому времени Ф. А. Головина, к которому фельдмаршал мог обращаться с полным доверием в трудных обстоятельствах. Таким чувством продиктовано признание в его письме к Брюсу от 11 мая 1709 года, когда автор чувствовал себя обиженным и искал утешения: «Великий бы дал за то кошт, чтобы я тебя имел видеть персонально, понеже я тебя имею себе целым благодетелем, имея нужные до тебя интересы (нуждаясь в тебе в своих интересах. — А. З.){230}.