Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Между тем под Нарву прибыл и Шереметев с дворянской конницей, а в конце сентября сюда явился и Петр. Известно, что затем произошло: неожиданно возникший под Нарвой Карл XII нанес жестокое поражение русским. Едва ли можно ставить Шереметеву в вину, что конница, которой он командовал, первая обратилась в бегство, но на нем, без сомнения, лежит ответственность за другое: посланный под Везенберг, откуда ожидались шведы, он нашел город незанятым и ушел, оставив его, как вскоре выяснилось, подошедшему неприятелю. Потом, когда шведы от Везенберга двинулись дальше по направлению к Нарве, он не без успеха ударил по ним, но тут же снова отступил, не собрав сколько-нибудь точных сведений об их численности. Впоследствии это дало основание де Круа отнести даже чуть не всю вину за поражение на счет Шереметева: «О случае под Нарвою герцог не ведал… — писал он
Петр был очень недоволен действиями Шереметева, писал к нему «с гневом», как выразился фельдмаршал в своем ответном письме к царю. Можно предполагать также, что снова было обвинение в трусости. Шереметев оправдывался как мог: «Бог видит мое намерение сердечное, сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочю служить, а себя я не жалел и не жалею; изволь, кому веришь, посвидетельствовать мое дело…» Тут же он пишет, что ему первый раз за всю жизнь приходится испытать такое «бедство»{89}.
Мы в действительности не знаем, насколько точны были полученные Шереметевым сведения, и едва ли можем судить о том, в какой мере точные сведения могли бы предотвратить происшедшую под Нарвой катастрофу. Сам Петр оценивал причины поражения совсем иначе, гораздо шире: «Когда сие несчастие (или, лучше сказать, великое счастие), — написал он в своем Журнале, — получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила…»{90}. Это значит, другими словами, что русская армия, по мысли Петра, вступила в войну недостаточно подготовленная и что, следовательно, Шереметев не так уже был не прав.
Поражение под Нарвой произвело опустошение не только в рядах солдат и офицеров, но и в высшем командовании: попали в плен главнокомандующий де Круа и дивизионные генералы А. А. Вейде и А. М. Головин. В скором времени после того третий дивизионный генерал А. И. Репнин был послан с 20-тысячным отрядом в Литву на помощь Августу. Таким образом, из высшего генералитета в распоряжении Петра остался один Шереметев. Конечно, Репнин, а не он, был послан в Литву потому, что именно Шереметева Петр хотел иметь в более важном месте военных действий. Свидетельствует об этом и то, что в 1701 году не позднее июня месяца Борис Петрович начинает называться в официальных документах «генерал-фельдмаршалом»{91}.
Этот звание, однако, не означало, что Шереметеву передавалась полная власть главнокомандующего. Повторялась та же комбинация, что и с Головиным: руководство армией держал в своих руках Петр, определявший действия фельдмаршала. В дальнейшем эта система усложнилась: на сцене появился Меншиков — как посредствующее звено между царем и Шереметевым.
Обстоятельства складывались, можно сказать, неожиданно благоприятно для русских. Карл удовольствовался победой под Нарвой и двинулся против Августа, оставив для охраны шведских владений в Лифляндии и Эстляндии генерала Шлиппенбаха с 8-тысячным отрядом и генерала Крониорта с такими же приблизительно силами в Финляндии. Петр решил воспользоваться уходом короля и опустошить Лифляндию и Эстляндию. К этому его подталкивали и соображения внешнеполитического характера. Стремившейся войти в Европу России приходилось считаться с международным мнением, а оно после нарвского поражения ценило русских невысоко. «Войну нашу мало в дело ставят, больше присмеиваются», — сообщал из Вены посол князь П. А. Голицын в июне 1701 года{92}. Для поднятия русского престижа была необходима в скорейшем времени хотя бы маленькая удача. Тот же П. А. Голицын писал: «Всякими способами надо домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани Боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир учиним, а вечный
Задача одержать такую викторию и была поставлена перед Шереметевым. «О чем паки пишу: не чини отговорки ничем»{94}, — писал ему Петр, отнимая возможность сослаться даже на болезнь. Он торопил фельдмаршала и имел для этого основания. Но в распоряжении Шереметева были прежде всего толпы беглецов из-под Нарвы, деморализованных поражением и утративших дисциплину, и их еще предстояло превратить в годное для наступления войско. Сверх того, правда, ему было придано несколько драгунских и солдатских полков из тех, которые не были под Нарвой, но их надо было укомплектовать и обучить; прибыли также казаки, татары и калмыки, но они, будучи воинами своеобразными, тоже несли с собой немало хлопот. Перед фельдмаршалом стояла трудная задача — обеспечить всех в разоренном войною крае продовольствием и фуражом! Тут, по словам Бориса Петровича, во всем было большое «не-порядство»: «Приставников много, да ничего не делается…»{95}.
3 июня 1701 года вышел формальный указ, согласно которому «на его, великого государя, службу в Великом Новгороде и Пскове велено быть генералу… Б. П. Шереметеву с ратными людьми для охранения тех городов… и над… неприятельскими войски, обретающимися в Ливонии и Лифляндии для поиску»{96}. Под командованием Шереметева в обоих городах собралось войск всякого рода свыше 30 тысяч, из них во Пскове — более 20 тысяч. Первоначально Шереметев действовал с помощью более или менее крупных военных партий, до 2 тысяч человек, состоящих чаще всего из казаков, татар и калмыков; они посылались главным образом под разные мызы, где, по сведениям разведки, собирались «неприятельские люди». Теми же партиями производилась разведка и крупных неприятельских сил.
2 октября 1701 года Петр был в Пскове. Приблизительно в это время одной из партий было обнаружено присутствие Шлиппенбаха с 8-тысячным отрядом около Дерпта, и, по всей вероятности, тогда же Петр, имея в виду полученные сведения, указал, как записано в Военно-походном журнале Шереметева, что «генералу-фельдмаршалу и кавалеру с ратными конными и пешими людьми быть в генеральном походе и итти за Свейской рубеж… для поиску и промыслу над… неприятели и разорения жилищ их…»{97}.
Так произошла первая встреча Шереметева со Шлиппенба-хом при Эрестфере в декабре 1701 года. С русской стороны, кроме 4 тысяч драгун и 6 тысяч дворянской конницы, участвовало 8 тысяч пехоты при 16 орудиях. Был момент, когда исход сражения казался сомнительным: идя с конницей впереди пехоты и артиллерии, следовавших под начальством генерала-майора Чамберса, Шереметев завязал бой с главными силами шведов и попал в окружение, однако держался стойко, чуть ли не до последнего заряда, пока не подошел Чамберс. После этого русские всеми силами перешли в наступление. Попытка Шлиппенбаха контратаковать не удалась. Поражение шведов было полное: «генерал Шлиппенбах, оставя 6 пушек, и знамена, и прочую амуницию, ушел с бою с самыми малыми людьми…»{98}.
С этого времени в Военно-походном журнале Шереметева находим торжественное описание выступлений фельдмаршала в походы. «И июля в 12-м числе (речь идет о походе в 1702 году. — А. З.) господин генерал-фельдмаршал и кавалер по совокуплении с пехотными полками пошед в надлежащий свой путь швецкою землею, ополчась по военному обычаю, и шли впереди его, господина генерала-фельдмаршала: в ертауле генерал-майор Назимов с московскими и с городовыми дворяны, Мурзенок — с полком, донской атаман с казаками, драгунские полки… калмыки, двор генерала-фельдмаршала, за ними атъютанты, выборные роты и гусары, драгунские полки… роты московские, 2 роты рейтарских, рота казаков»{99}. В этой картине объединяются черты нового регулярного строя и старого «московского», а если еще присоединить сюда встречающийся в некоторых документах своеобразный «титул» Шереметева — «Большого полку генерал-фельдмаршал» (как и для всего сосредоточенного во Пскове войска название «Большого полка»), то московская старина, пожалуй, будет говорить здесь сильнее, чем петровское время.