Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Петр 13 января 1706 года выехал из Москвы в армию и вскоре писал оттуда Ф. А. Головину, что сам он, «будучи в сем аде», не может заниматься «делами» Шереметева и поручает их тем, кого он «на Москве оставил ради управления дел…», то есть Головину, Т. Н. Стрешневу, Ф. М. Апраксину и другим «боярам»{177}. Отсюда — систематическая переписка между Головиным и Шереметевым. Последний слал письма-донесения первому, а тот, отвечая на них, пересылал в то же время и фельдмаршальские и свои письма царю.
Шереметев не успел выступить в поход к Астрахани, как там произошел перелом в настроениях. Под впечатлением присланной увещательной грамоты от царя, в которой обещалось прощение всех вин, мятежники решили покориться и по приведении к
Между тем Шереметев прибыл в Черный Яр (в 256 верстах от Астрахани), где встретил полную покорность. Тем не менее он посчитал нужным разоружить черноярцев, с чем был согласен и Щепотьев. А вскоре пришло известие, что уже после посылки челобитчиков бунт в Астрахани разгорелся с новой силой. Шереметев писал царю: «Учинились многие мятежи паче прежнего и круги [6] повсядневные, и сего де марта 8-го дня город заперли, и пушки поставили, и пустить меня не хотят, и имеют намерение, чтоб пробыть до весны и уйтить на Аграхань, а город разорить и слободы выжечь». В заключение, не зная, как Петр отнесется к неприятной новости, и не решаясь взять на себя ответственность, фельдмаршал спрашивал, как ему поступить, если мятежники и на этот раз «вины свои принесут» {180} .
6
То есть собирался казачий круг.
Петр посчитал, и с ним был согласен и Головин, что виноват в новой вспышке астраханского мятежа Шереметев: будто бы причиной стала «показанная» к черноярцам и некоторым астраханцам «суровость», главным образом — разоружение черноярцев. По поводу последнего вопроса фельдмаршала Петр выразил (не совсем справедливо) недоумение: о чем спрашивать, раз у него имеются статьи, где прямо предписано: «…всеконечно их всех милостию и прощением вин обнадеживать…». Царь был уверен, что если с астраханцами будут поступать «ласково», то они вряд ли «упорны явятся и не покорятся…»{181}.
На деле, однако, вышло иначе. При приближении Шереметева к Астрахани стрельцы заперлись в городе, завалили ворота, поставили на валах пушки и письменно обязались, чтоб стоять всем вместе, а затем подожгли слободы. Город пришлось брать штурмом. Мятежники отступили в кремль и сдались только после его бомбардировки. «Построив свои полки, — доносил фельдмаршал, я пошел в Белый город: от Вознесенских ворот до самого кремля, по обе стороны улицы, астраханцы все лежали на земле»{182}.
Приступили к расправе. До 240 человек «пущих заводчиков» и «пристальцев» было отправлено в Москву, в Преображенский приказ, ведавший государственные преступления. Остальные стрельцы, согласно царскому указу, были высланы в Петербург «заслуживать свои вины».
Шереметев провел в Астрахани еще более двух месяцев (апрель, май и часть июня), занятый восстановлением порядка в городе. Все это время над ним довлело присутствие Щепотьева. По-видимому, дурные отношения между ними установились сразу после его приезда. Стесненный и оскорбленный самим фактом наличия соглядатая, фельдмаршал, как мог, игнорировал Щепотьева. Когда, например, тот хотел посмотреть данные Шереметеву «статьи», «как с ними, астраханцами, поступить», фельдмаршал, как жаловался Щепотьев Петру, их ему «не показывал, а сказал, что от милости
Но и Щепотьев был не из тех, которые отступает без боя. Он обо всем доносил царю, а Головину писал, жалуясь, что фельдмаршал «к нему не милостив больно по наносу злодеев, которые ко взятком склонны»{184}, как будто тем самым намекая на склонность и самого фельдмаршала к взяткам. Еще неприятнее было Шереметеву, что Щепотьев стремился дискредитировать его в глазах астраханцев: «…как я вступил в город и пришел на свой двор, Щепотьев, — жаловался фельдмаршал, — говорил во весь народ, что прислан за мною смотреть…». Щепотьев действовал и еще в одном направлении — стремился поссорить Шереметева с Меншиковым; очевидно имея в виду какую-то размолвку с ним Шереметева, говорил, издеваясь: «я де тебя с ним помирю»{185}.
Тогда же обозначились у Бориса Петровича признаки болезни сердца, от которой он уж не освободился: «За грехи мои пришла мне болезнь ножная, — писал он все тому же Головину в конце марта, — не могу ходить ни в сапогах, ни в башмаках, а лечиться не у кого. Пожалуй, не оставь меня здесь»{186}.
В конце июня Шереметев покончил с астраханскими «делами» и выехал по царскому указу в Киев. Петр писал ему: «…за который ваш труд Господь Бог вам заплатит, и мы не оставим»{187}. Сначала награды были более почетны, чем существенны: графский титул и чин полковника сыну фельдмаршалу Михаилу, но в сентябре последовала и щедрая материальная награда, которой фельдмаршал дожидался давно — около трех тысяч дворов в Ярославском уезде и фельдмаршальское жалованье (7 тысяч рублей).
Пока Шереметев находился в Астрахани, на театре военных действий произошли важные перемены. Отпала угроза вторжения шведов в пределы русской территории. Карл решил вернуться в Польшу, чтобы покончить с Августом II и затем уже, имея свободный тыл, снова обратиться против Петра I. Таким образом, русская армия получила передышку, чтобы подготовиться к решительной встрече с врагом.
За это же время произошла перемена в личном составе высшего управления армией, уже непосредственно касавшаяся Бориса Петровича: 25 июля 1706 года фельдмаршал Огильви получил указ, которым объявлялось, что царь по отъезде своем из армии «над всем войском нашим вышним камендером» оставляет «господина фелтьмаршала Шереметева во отдании пароля и протчих указов…». Огильви должен состоять «под командою первого фелтьмаршала росийского», но по заключенной с ним «капитуляции» будет иметь «особливой корпус»{188}.
Эта перемена подготавливалась с конца 1705 года, и главным ее виновником надо считать Меншикова. Он скоро разочаровался в стратегических способностях Огильви, а в то же время огромное честолюбие толкало его к тому, чтобы играть первенствующую роль в армии. Происходило, по выражению Огильви, «замешанное командование», когда одновременно с указами фельдмаршала начал издавать свои указы Меншиков. Это расстраивало субординацию в армии. «…Указы мои мало или весьма не слушают… — жаловался Огильви Петру, — …каждый чинит, что хочет, по изволению своему, и никто о соблюдении людей, ни же о пользе вашего величества не смотрят, ни же какого попечения о предбудущем случае не глядят»{189}. Отсюда, предупреждал Огильви, может случиться «большое несчастье в настоящей войне» и потому просил царское величество, «дабы оному (Меншикову. — А. З.) заказать изволили, чтоб впредь никаких указов, пока я команду имею, ни к войску, ни к гварнизонам не посылал…»{190}.