Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
В административном аппарате шереметевских вотчин на низших ступенях действовали хорошо знакомые крепостной старине приказчики и подьячие — с одной стороны, представители мирской власти, выборные и старосты — с другой. Главная роль, конечно, принадлежала приказчикам, которые обычно назначались из дворовых. Приказчики получали в руководство наказ, которым точно определялся круг их полномочий и который, надо сказать, и по содержанию, и по стилю был близок к аналогичным наказам вотчинников XVII века. При этом они во всех своих действиях подчинялись домовой канцелярии.
Это было новшество, пока, может быть, больше по названию, чем по существу, но в недалеком будущем канцелярия разовьется и у Шереметевых, и у других крупных вотчинников в сложное учреждение. Ее название указывает на образец, по которому
При Борисе Петровиче состав, или, точнее, штат, домовой канцелярии не ясен. Первоначально во главе ее видим дворового человека Шереметева Михаила Сафронова, но скоро он был заменен другим не потому, что потерял доверие (ему и потом даются ответственные поручения), а, скорее всего, потому, что с пожалованием Юхотской волости в 1706 году в числе новых «подданных» фельдмаршала оказался гораздо более искусный по бухгалтерской части делец — юхотский «крестьянский крепостной» Аким (Яким) Федоров сын Булатов, успевший до того сделать карьеру подьячего сначала в Приказе Большого дворца и затем — в Канцелярии походных дел и в Ратуше. По словам Булатова, фельдмаршал приставил его по принуждению к делам своим «вотчинным и домовым», и был он в шереметевском доме многие годы «стряпчим и дворецким», именно с 1706 по 1718 год{520}. Сфера ведомства его была сужена, по-видимому, в последние годы жизни Бориса Петровича, когда в состав домовой канцелярии введены были новые лица — татарин Мустафа в качестве казначея, без которого Булатов уже не мог «ходить в казенную палату», и подполковник Тимофей Савелов, который стал «ведать» домом, то есть домашним распорядком, и который, кажется, был своим человеком в семье Шереметевых (между прочим, он подписался в качестве свидетеля под духовной Бориса Петровича). По всей вероятности, Булатов, пройдя казенную канцелярскую школу, способствовал перенесению ее форм и приемов в управление хозяйством фельдмаршала; ради этого, надо думать, его и «принудили» к должности дворецкого.
Домовая канцелярия была поставлена над всеми приказчиками. Несколько особое положение было только у приказчиков малороссийских вотчин. Они, как и все другие, должны были представлять свои отчеты в канцелярию. Но следить за их действиями из Москвы за дальностью расстояния было нельзя, и поэтому все они были подчинены приказчику самой крупной вотчины села Борисовки уже известному нам Степану Перяч-никову, которому должны быть, как писалось им в наказах, «во всем… быть послушну… и все делать с ведома ево, а собою без ведома ево ничего… не делать»{521}.
Степан Перячников носил соответствующий своему значению титул «коменданта» — тоже своеобразный отголосок времени. По-видимому, он находился в непосредственном подчинении у фельдмаршала, а по отношению к домовой канцелярии поставлен был едва ли не в равноправное положение. Так по крайней мере заставляет думать дружеский тон писем, какие посылались ему оттуда вместо обычных указов. «Государь мой Степан Федорович! Благополучно здравствуй со всем своим благословенным домом, — пишет, например, ему в 1714 году Булатов. — Указал фелтмаршал отписать к вам о хоромном строении, которое поведено вашей милости строить ради прибытия его превосходительства…»{522} и т. д. Пишет никак не начальник.
По памятникам вотчинного быта предыдущего периода незаметно, чтобы владельцы применяли по отношению к своим доверенным людям средства регулярного контроля. По-видимому, они полагались главным образом на действие страха как гарантии добросовестности, щедро рассыпая в своих указах угрозы и крепкие эпитеты и проявляя иногда в их подборе настоящую виртуозность. И отчетность приказчиков обычно едва ли не исчерпывалась тем, что они время от времени или от случая к случаю сообщали своим господам о состоянии хозяйственных и всяких других дел в порученных им вотчинах, не сводя повседневных фактов хозяйственной жизни в общую картину годового оборота и разве
Умел ценить страх в качестве стимула административной исправности и Борис Петрович. В редком указе он не напоминал приказчику, что за неисполнение даваемых распоряжений его ждет «жестокое наказание без всякого милосердия и пощады», иногда заменяя это напоминание многообещающим, хотя по форме и деликатным, предупреждением: «чтобы тебе здоровье свое не утратить безвременно».
Сами по себе эти меры психологического воздействия едва ли могли давать реальные результаты. Угрозы, повторяясь в заключение почти каждого указа, легко начинали звучать для его обязательных читателей в силу привычности как риторические украшения. Но у фельдмаршала находились средства обнаружить обман или злоупотребления. Все распоряжения по каждой вотчине записывались в книгу на местах; по всем денежным и натуральным поступлениям составлялись ведомости; всякий прием и всякая выдача оформлялись документально. В отдельных указах и инструкциях фельдмаршала эти общие положения развиваются с большой тщательностью.
Вот, например, как излагаются правила, которым должны следовать староста (заменявший приказчика) и подьячий села Вощажникова при производстве расходов из господской суммы: «Расход денежный чинить вам, — гласила инструкция, — по до-ношениям и по росписям… и те доношения и росписи подписывать вам по числам и отдавать в повытье и смотреть накрепко, чтоб без подписанных ваших (то есть вами. — А. З.) доношений и росписей отнюдь расходчики не в указные расходы дач никаких собою не чинили, но и о мелких дачах вам объявляли, и всякие вчиненные расходы велеть писать имянно в расходные книги… а вам всякую статью крепить своими руками, дабы из щету явно было как приход, так и расход…»{523}.
В разных случаях подчеркивается, что приход и расход должны записываться в «настоящую книгу», а «особливо настоящей книге», то есть на отдельных клочках бумаги, как велось во многих помещичьих хозяйствах чуть не до конца крепостного права, «отнюдь записывать не велеть». Что такое «настоящая книга»? Ответ находим в указе приказчику Островецкой мельницы: «Послано для записки приходу и расходу деветь тетратей закрепленных, в них 72 листа», — послано, необходимо добавить, из домовой канцелярии, где «тетрати» изготовлялись и закреплялись. В другом указе читаем, что закрепленные «тетрати» посылались также в тульскую и чернскую вотчины. Таков был, несомненно, общий порядок, а какие из него вытекали практические последствия для администрации, об этом выразительно говорит распоряжение, содержащееся в одном из указов ржевскому приказчику 1717 года: «Земскому дьячку учинить на мирском сходе наказание — бить батоги… за выдраной лист, выдрал писаной закрепленой ис книг приходных и расходных»{524}. Очевидно, надо было искать более тонких путей для обхода «сущей правды», которую охраняла «настоящая книга»!
Точность и отчетливость требовались в одинаковой мере и в записях относительно продуктов сельского хозяйства. В отписке выборного и подьячего села Вощажникова «прошлогоц-кой всякой молоченой хлеб, оржаной и яровой», оказался записанным вместе «в перечню с немолоченым ужинным опытным хлебом ужину сего 1718 года». Это было против установленной формы, и им было сделать и прислать «подлинную ведомость», чтобы ясно было, что «за посевом и за всяким расходом 717 году осталось всякого ржаного и ярового хлеба к нынешнему 718 году и что из оного старого хлеба в 718 году в расходе и за расходом, что его будет ныне налицо в остатке к 719 году, или весь в расходе»{525}. Даже конюхи обязывались к подробным письменным отчетам в кругу своих несложных операций: «…овес давай с сечкою, — писал Борис Петрович конюху молодотудской вотчины, — по дважды на день, а сена не в новал вали, давать весом в сутки по 18 фунтов, и что примешь сколько сена в вес, дай в том расписку, а не в вес не принимай, а что у тебя будет в сутки расходства сена и овса, о том ко мне отпиши в скорости»{526}.