Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Все свои отчетные документы приказчики должны были по истечении года, в первых числах января года следующего, присылать в домовую канцелярию, или, как иногда еще выражался фельдмаршал, «к ларцу». Случалось, к указанному сроку тот или иной приказчик вызывался лично в Москву для отчета «с приходными и расходными книгами, денежными и хлебными…». И тут же на случай возможной забывчивости — предупреждение: «…а будет чему какой с собою ведомости… не привезешь, и за то ты будешь наказан, и для тех ведомостей послан будет нарочно человек мой на твоих подводах»{527}.
Приходо-расходные книги давали возможность следить за движением поступающих в руки приказчиков денежных и хлебных доходов, а самые нормы, которыми определялись размеры вотчинных поступлений в каждом отдельном случае и которые должны были служить основой для контроля над вотчинной администрацией, содержались в так называемых окладных книгах.
В
Ближайшее практическое ее назначение ясно выступает в не раз повторяющейся сентенции: «…а будет… который надзиратель или приказчик те оброчные деньги пришлет не все сполна, и за то тому надзирателю или приказчику учинено будет наказание без милости и доправлены будут пени немалые». В книге имеются и другие статьи, выводящие ее значение за пределы справочника по вотчинным сборам. Перечню оброков и повинностей по каждой вотчине предшествует хозяйственно-статистическое ее описание с точным указанием количества земли, населения, разных хозяйственных заведений (скотные дворы, винокурни, мельницы). Все данные по отдельным вотчинам в конце книги сведены в одну таблицу с общим итогом денежных и натуральных доходов. Для учета приказчиков такие сведения и сводки были не нужны; но благодаря им книга давала картину всего хозяйства.
Может быть, ввиду такого ее значения ей постарались придать исключительно нарядный вид, как будто она предназначалась быть всегда под рукой хозяина: ее кожаный с золотыми тиснениями переплет, художественно исполненная рамка для заглавия на титульном листе и золотом выписанное в заглавии имя владельца, такие же художественные с неповторяющимися сюжетами заставки, наконец, красивый четкий почерк делают из нее произведение искусства.
2
Домовая канцелярия и тем более приказчики, как бы ни были широки их полномочия по отношению к крепостному населению, в хозяйственных делах были только исполнителями. В большом и малом за ними всегда видна фигура фельдмаршала в руководящей или контролирующей роли. Всего яснее и полнее вотчинная жизнь отразилась в указах, посылающихся из домовой канцелярии.
Указы эти сохранились за небольшое число лет (за 1705, 1714–1716 и 1718 годы) и лишь по некоторым вотчинам; почти все они носят явные следы участия фельдмаршала в их составлении. Некоторые даже написаны им самим или имеют, обычно в конце, приписки его рукой. Под другими, писанными рукой подьячего, стоит изобретенная фельдмаршалом в удостоверение подлинности указа формула: «рука моя» или «рука моя власная», а иногда, правда, очень редко и собственноручная подпись: «Борис Шереметев». Лишь сравнительно немногие указы подписаны Булатовым или Булатовым и Савеловым вместе, хотя, конечно, и в них говорится от имени Шереметева. Показателен тот факт, что указы помечены самыми различным географическими пунктами — такими как Москва, Петербург, Псков, Киев, Лубны, Поречье, Торунь (Торн), Гданьск (Данциг). Значит, куда бы ни забрасывала фельдмаршала война, он нигде не терял из вида своих хозяйственных дел. Только однажды в 1715 году, находясь в Торне, он отступил перед трудностями сообщения и то, видимо, в состоянии большой усталости написал Степану Перячникову: «И управляй, Бога для, всякое тебе дело, врученное, как тебя Бог наставит и вразумит. За такою дальностию сие мне стало ни да чего»{528}. А вообще, где бы ни был, он пристально следил за действиями приказчиков, требуя, чтобы они точно и быстро исполняли его распоряжения. «Управительство ваше весьма слабо происходит по указом моим и продолжительно…» — с неудовольствием пишет он вощажниковским властям{529}.
Фельдмаршал
Хозяйственными интересами в значительной мере вызывались и его частые просьбы об отпусках, так раздражавшие Петра. Когда ему удавалось быть в Москве, он сам «считает», то есть по документам проверяет своих управителей, и его указы свидетельствуют, с какой тщательностью это делалось. Так было, например, в 1718 году, когда произошло крушение карьеры Булатова: фельдмаршал «усмотрел» из документов, что его дворецкий «в доме ево и в вотчинах учинил великое разорение» — из доходов забрал «воровски» в разное время свыше 1000 рублей, а также посуду и вещи, и Булатов признался, что деньги брал, приписывая в книгах фальшивые суммы{532}.
Постоянно будучи в походах, фельдмаршал иногда был вынужден поручать контроль и другие дела особо доверенным лицам. Из показания Булатова узнаем, что он был «погодно считан при нем, фельдмаршале (то есть при жизни Шереметева. — А. З.), а считали-де его присланные от фельдмаршала канцелярист Иван Сидоров сын Молчанов, да человек его, фельдмаршала, Герасим Костров, да подполковник Тимофей Савелов»{533}. «Для розыску по челобитью крестьянскому и в недаборе оброшных деньгах…» ездил в Юхотскую волость майор Маслов, причем приказчику И. Кострову Шереметевым собственноручно предписывалось: «…и тебе бы ему воздать всякую подабающую честь и во всем давольность и быть ему послусну и вьсем хресьяном»{534}. Наконец, в роли такого же доверенного лица видим денщика фельдмаршала Степана Сумарокова, не раз посылавшегося им в вотчины «для управления»{535}. Являясь довольно близкой копией тех приемов, которые при Петре I практиковались в сфере государственного управления, этот институт доверенных людей и впоследствии будет находить у Шереметевых, как, впрочем, и у других вельмож, постоянное применение.
Хозяйственные заботы фельдмаршала охватывали вотчинную жизнь с самых разных сторон. Всего чаще они обращались на исправное поступление всяких сборов. Фельдмаршал знал, что принято с каждой вотчины из положенного по окладу и чего против оклада «не явилось». Он предпочитал сам, по возможности, принимать присылаемые припасы. Распорядившись, чтобы молодотудский приказчик вез собранные с крестьян 50 пудов масла в Петербург, он добавлял: «…и до прибытия мае во в Петербурх не отдавай, я ево сам осмотрю и приму»{536}. Своевременным напоминанием он старался предупредить возможную беспечность со стороны вотчинной администрации: «…хлеб с поля убрать немедленно, чтобы не погнил, стоя на поле»{537}, — писал он в Сергиевское. И уже в ноябре думал о подготовке хороших семян к весеннему севу: «…а который яровыя семена плохия и к посеву негодныя, — читаем в указе вощажниковским старостам, и оное продать и к тому же еще в продажу употребить из других запасов и семян на те деньги к посеву и годных купить. А чтоб, конечно, были приуготовлены к посеву, а семена добрый бы были»{538}. На Островецкую мельницу посылался указ, чтобы навоз оттуда свозили в подмосковную — село Константиново, а константиновскому приказчику предписывалось этот навоз «класть в кучи и стоптать, чтобы перегнил»{539}.
Приказчики ждут от него или, как они обычно выражаются, «требуют» указов не только в важных, но и в незначительных случаях, когда, казалось, они могли распорядиться самостоятельно. В Вошажниково были присланы из Москвы на корм «кони фельдмаршал ова седла», и приказчик сам не мог решить: «…их пускать в поле или стоять им в старых местах по денником…». Его же затрудняло другое обстоятельство: что делать с четырьмя коровами, «которые стары и молока от них мало»: «Повелишь, — спрашивает он фельдмаршала, — их продать или побить?» То же — о двух быках, которые стали негодны: «…О них как ты, государь, укажешь?» И у фельдмаршала во всех подобных случаях находился ответ: «…о которых 4-х коровах и дву быках пишете, оных продайте, и вместо тех надлежит купить других, а чтоб на скотном дворе в скотине умаления не было»{540}.