Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич
Шрифт:
— Ну, ребята, нам велено идти в первую голову. А посылают нас потому, что верят не мне, а вам. Понимаете?
— Понимаем, ваше превосходительство.
— Средины для нас нет: или мы будем за Дунаем, или в Дунае. Понимаете?
— Понимаем, ваше превосходительство.
— А если вам страшно, так скажите — я других попрошу.
— Никак нет, ваше превосходительство.
Турецкие дозоры на болгарском берегу, часовые в самом Систово так и не заметили ничего подозрительного в напротив лежащей румынской Зимнице. Тревога ими была поднята лишь тогда, когда русские начали переправу
...Русская армия начала форсирование Дуная главными силами к Систово. В авангарде оказалась 14-я пехотная дивизия с частями усиления, которой ставилась задача закрепиться и в любых условиях удержаться на «систовском пятачке».
В первом броске через Дунай переправлялись одиннадцать рот пехотного Волынского полка, 60 донских казаков, одна горная батарея и сотня кубанских пластунов. На каждую роту приходилось по шесть понтонов. При этом было сказано, что единовременное отчаливание безусловно обязательно только для первого рейса. Были объявлены лица, которые должны в бою заменить генерала в случае его гибели или тяжёлого ранения.
При последнем свидании перед переправой Драгомирова с главнокомандующим великий князь попросил дивизионного начальника об одной «личной» услуге:
— Михаил Иванович, мой сын, тебе знакомый Николай Николаевич-Младший, просится быть прикомандированным к твоему отряду. Не возражаешь?
— Что вы, ваше высочество. Великий князь обещает быть толковым начальником. Ради бога, пусть идёт со мной.
— Ещё один генерал у меня просится охотником переправляться в твоей свите.
— Кто такой?
— Скобелев 2-й. Наш туркестанец, тебе известный.
— И его возьму. Буду только рад...
С наступлением темноты вечером 14 июня назначенные к переправе первыми войска в полном молчании спустились к реке. Все приказы передавались в полголоса. Курить было строжайше запрещено.
Начали двигать к берегу понтоны и лодки. Сперва на повозках, потом спускали в воду и тянули по речному «рукавчику» к месту переправы. Там переправочные средства распределялись по ротам пехотинцев-волынцев. В Зимнице находился корпусной командир генерал Радецкий. Участник того поистине исторического перехода русской армии через Дунай так описывает его начало:
«...Едва началось первое движение, вдруг тревога: стая диких гусей, испуганная движением понтонов, поднялась с болотвины и страшно загоготала.
Генерал в отчаянии.
— Ну, — говорит ему его начальник штаба Дмитровский, человек, бывавший на Кавказе, — дорого бы обошлись нам эти гуси, если на том берегу были бы черкесы; они, шельмы, знают, что даром гуси с таким гвалтом не поднимаются ночью с болота.
Но на том берегу всё тихо, и огоньки, кое-где мелькающие, дремлют в неподвижности.
В десять часов тревога пуще первой. Понтоны выехали на мост. В ночной тишине вдруг раздаётся адский треск: вся земля застонала; уху, успевшему привыкнуть даже к разговору шёпотом, треск этот показался светопреставлением, за сто вёрст в окружности должен он разбудить турок.
— Бога
Явилась солома.
Шум стал тупее.
Понтоны проехали.
Идёт артиллерия.
Треск и шум ещё сильнее, соломы нет уже и помина.
— Ну, всё пропало, — решают генералы, — турки приготовят нам встречу, и ещё какую: притаятся, и затем пойдут.
В 11 часов ожидать и прислушиваться стало невмоготу.
— Идёмте! — сказал генерал своим и отправился к берегу.
Тут вскоре стали подходить понтоны; по мере того как они подходили, принимались связывать из них паромы.
Войска стояли на берегу.
Тишина была мёртвая; ни звука, ни взрыва голоса, ни огонька. Чуялось, что дисциплина, доверие, невольное чувство самосохранения и сознание торжественно страшной минуты действовали на каждую солдатскую душу отдельно и стояли как бы в воздухе.
Когда понтоны выстроились вдоль берега и генерал Драгомиров их осмотрел, последовало приказание пехотным войскам стать при понтонах, в порядке, прежде уже указанном.
Разместились солдатики у понтонов на берегу.
— Готовы? — спросил генерал.
— Готовы! — ответили шёпотом голоса.
— Ну, с Богом, садись.
Стали рассаживаться.
— Сели?
— Сели.
— С Богом, отчаливай.
Генерал снял фуражку, перекрестил понтоны, перекрестился сам; все солдаты тоже, сняв шапки, перекрестились.
Тихо поплыли понтоны.
Нигде ни звука...
Твёрдо были все убеждены, что турки ждут, и вот-вот сейчас раздастся адский огонь...
На берегу со своим штабом стоял генерал Радецкий...
...Когда в рассказе о переправе 15-го июня говорят о генерале Радецком так: «он присутствовал на ней от самого начала до конца и глядел на неё безмолвен и спокоен», — эти слова много значат и выражают собою крупный факт. Для всех было ясно, все чувствовали, что если корпусной так безмолвен и спокоен, значит, дело идёт как следует, а если опасность явится, то этот же корпусной сумеет их выручить!