Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич
Шрифт:
Итак, началась переправа.
Всё замирает в каком-то никакому человеческому слову недоступном напряжении слуха и зрения, сквозь тишину и мрак.
Был второй час утра на исходе: едва-едва начинал брезжить рассвет. Убеждение, что турки, притаившись, ждут, становилось всё сильнее и ускоряло сердцебиение. Все, кто мог, взяли бинокли и, несмотря на темноту, пытались хоть что-нибудь разглядеть. Едва заметными силуэтами виднелись или, вернее, мерещились наши понтоны по Дунаю. Казалось,
Вечностью адски мучительною тянулась и пронизывала сердце каждая секунда.
— Чу, не выстрел ли?
— Нет, ничего.
Слух ещё становился острей.
— Нет, это солдатские голоса здесь, — кто-то сказал.
— Подходят.
— Нет ещё.
— Я вам говорю подходят: вон, видите, чёрная полоса — это берег, а вон силуэты наших лодок.
— Вижу.
Всё продолжает безмолвствовать в глубоком сне.
— Что же они?
— Видно, не ждут.
Не верилось такому счастью.
— Подплыли.
— Да-да, вот.
Молчок.
Вдруг белый дымок вспыхнул в чёрной дали; раздался выстрел из ружья.
Молчок.
— Первая, — сказал кто-то на нашем берегу.
Несколько солдат перекрестилось.
Ещё выстрел.
Опять молчок.
Третий выстрел, четвёртый, пятый.
Но выстрелы все одиночные. Ясно было слышно, что то был огонь сторожевых турецких часовых, на которые наши не отвечали; он поддерживался всё время, но звучал жиденькою ниточкою.
Очевидно стало, что на берегу турецкой армии нет.
Вот завизжал турецкий рожок.
Минуты идут за минутами: видно, что наши высаживаются, прибыв приблизительно к тому месту, которое генералом Драгомировым было выбрано для десанта.
Четверть часа спустя смотрят — лодки возвращаются.
Первая пристала.
— Ну что?
— Слава Богу, благополучно, — докладывает солдатик.
— Наши не стреляли?
— Никак нет-с, ваше превосходительство, подскочил было к ним один
Второй рейс велел начать генерал.
И тут вдруг раздаются уже выстрелы всё чаще и чаще; нить густеет.
И когда последние лодки первого отряда стали прибывать к берегу, берег покрываться стал прибегавшими турками.
Масса выстрелов осветила берег, точно тысячами огней.
Генерал Драгомиров просит у генерала Радецкого разрешения отправиться на тот берег.
Генерал разрешил. Это было в конце второго рейса, в четвёртом часу утра.
В лодку сели М.И. Драгомиров, Скобелев 2-й, штаб начальника дивизии и прибывшие от главнокомандующего адъютанты.
Едва отчалили, как лодку стали осыпать пулями со всех сторон, то в воду, то в борт лодки, а в лодку не попадает.
Все уцелели.
Но увы, не всем так повезло.
Во втором рейсе пришлось увидеть глубоко поразившую всех картину. С трёх наших понтонов раздались выстрелы вверх, потом тихо пошли они ко дну.
То был последний салют погибавших молодцов Минского полка! Вечная и славная им память. Понтоны были пробиты турецкими выстрелами.
Переехали благополучно. Берег уже наш. Высадка происходила несколько правее назначенного места, у Текир-Дере.
Бой кипел во всём разгаре.
Войска турецкие, как оказалось, после первых аванпостных выстрелов с необычайною быстротою собрались на берегу, прибежав из лагеря, отстоявшего от места высадки в вёрстах четырёх.
Бой шёл по всей местности от берега вплоть до Систовских высот.
Наши дрались с ожесточением, турки тоже, хотя много земли уже было у них отнято.
Генерал Драгомиров, осмотрев всё, что происходило вокруг него, и уяснив себе, насколько это было возможно в страшном дыму и в утреннем тумане, положение, остался как будто недоволен...
— Ничего не разберёшь, лезут, лезут...
Скобелев был рядом с ним; оба они были пешком.
В раздумье и молча глядел М.И. Драгомиров; тоска опять начинала мучить.
Тут как раз раздаётся голос Скобелева:
— Ну, Михаил Иванович, поздравляю.
Генерал взглянул на него с удивлением и видит, как лицо Скобелева горело каким-то особенным выражением, не то радости, не то страсти.