Феникс

Колышкин Владимир Евгеньевич

– Ну, как вам сказать... В пожарном отношении - да. Зато, например, жук-майка сильно ядовит. 30 грамм его яда убивает человека. И если попадется его гигантский прототип, то сами понимаете...

– Ясней не бывает, - удрученно киваю головой.
– Что же это, теперь нам придется шарахаться от каждого жука?

– Ничего не поделаешь, батенька, - вздыхает ученый энтомолог, сербая суп.
– Они здесь хозяева, а мы - гости.

Опять блаженный покой охватывает меня, когда все хлопоты дня позади, и я ложусь спать.

Мировому Разуму, думаю я, все равно - в прошлом ли, в будущем ли развивается цивилизация, лишь бы она развивалась. Подходящих планет действительно не так уж много. Нужно заполнять разумом все возможные временные отрезки. А от воздействия на будущее мы очень надежно ограждены. Грядущие катаклизмы сотрут все следы нашего пребывания на планете так же чисто, как это делает ластик, стирая рисунок с бумаги. Но к тому времени мы уже сможем колонизировать полгалактики!..

Глава двадцать вторая

КОНТРЫ

Глупец я или злодей, не знаю; но то верно,

что я также очень достоин сожаления.

Лермонтов, "Герой нашего времени"

32-й день 1 года Э.П. Пятый день пут.

Позавтракав и затушив костры (мы охраняли их, как, наверное, не охранял огонь первобытный человек, не имеющий спичек), мы трогаемся в дальнейший путь. К тому времени наши слепые прозрели, контуженные оклемались, раненного в руку казака мы включили в число штатских лиц и отправили в центр колонны. По идее, с вычетом съеденных продуктов, наши рюкзаки должны были полегчать, но они почему-то сделались еще более неподъемными. Сказывается общая усталость. А ведь мы еще и трети пути не прошли. Ну, ничего, трудный путь закаляет тело и дух. По себе знаю.

Держаться достойно мне теперь очень помогают ежедневные мои многокилометровые прогулки, которые я, с пунктуальностью англичанина, совершал в не наступившем еще ХХ веке. С какого времени - не помню, но однажды взяв за правило: ходить по какому-нибудь маршруту пять, семь километров, неукоснительно выполнял его и в дождь, и в снег, и жару.

Мое положительное отношение к закалке организма ходьбой сложилось еще в ранней молодости, "когда я на почте служил ямщиком", то бишь почтальоном, вернее, доставщиком телеграмм. На телеграф я вынужден был устроиться работать, иначе бы меня выперли в детскую школу. Ведь я учился в ШРМ - школе рабочей молодежи. Так я ступил на трудовой путь. И вот что меня тогда особенно поразило: я - молодой, здоровый, семнадцатилетний парень, отбегав по городу полную смену, приплелся домой еле живой, так и не выполнив норму. Часа два или более отлеживался, задравши кверху ноги, до слез мучился от болей в икроножных и бедерных мышцах. На следующий день ходил в раскорячку и опять не выполнил норму, а некая бабушка-пенсионерка, ветеран телеграфного труда, неспешно семеня по городу на своих сухоньких, как у козочки, ножках, ежедневно

досрочно выполняла и перевыполняла норму-часов. Я был устыжен. Я посчитал это вызовом. Но лишь позже уразумел, что все дело в ежедневной тренировке. До сих пор в ушах моих звучат слова, сказанные этой бабушкой-пенсионеркой: "Ты еще цветочек...". Елеем и миррой пахнут они.

Цветочек! Давно опали уж мои лепестки, скоро и плод сморщится окончательно. Вот и правое колено уже начинает побаливать (как ни ограничивай потребление соли, а она все равно откладывается), уже слегка прихрамываю. Конечно, тренировки - дело благое, но фланировать по тротуару порожняком - это одно, и совсем другое дело - тащится по предательски неровной почве с тяжеленным рюкзаком за плечами. И все же я уверен в себе - идти буду, сколько потребуется. А вот насчет Бельтюкова, например, такой уверенности у меня нет. Все-таки ему под шестьдесят. Он двигается явно через силу. Сегодня он от меня шестой в цепочке, но и на этом расстоянии мне отчетливо слышится, как он тяжело, с присвистом дышит, а иногда постанывает от напряжения. По-видимому, придется освободить его от рюкзака.

Эх, если б у нас была возможность взять с собой технику или хотя бы вьючных животных... Но техника здесь не пройдет - ни машина, ни вездеход. Не рубить же, в самом деле, деревья перед ними. А овраги? Как зачастят, как зачастят, объезжай их по несколько километров или наводи мосты. Нам бы здорово помогли лошади или пони. Но не привезли мы с собой скота - ни крупного, ни мелкого. По-моему, это большое упущение. А чтобы использовать крупных насекомых в качестве вьючных животных, мы еще такого опыта не накопили. Беговые тараканы только и умеют, что быстро бегать. Норова они совершенно дикого, поведение их непредсказуемо. Только вот один Аркаша попался с характером меланхолическим, покладистым, мы и взяли его для пробы. Кстати, после ночного налета мы нашли его, привязанного к дереву, мирно дремавшего. Вот это хладнокровие!

От головы колонны доносятся хлесткие рубящие удары мачете. Мы врубаемся в первобытный лес все дальше и дальше. А лес этот сумрачный для нас полон загадок и опасностей. Он живет своей повседневной таинственной жизнью, притворяясь, что не замечает вторгшихся пришельцев. Цикады неумолчно поют свои песни, от которых мурашки бегут по телу. Их стрекот напоминает звук циркулярной пилы. Иные издают звуки, не уступающие пронзительному свисту паровоза. Пение цикад во многих странах считается красивым. Я и сам так считал, совершая романтические вечерние прогулки по черноморским берегам Крыма и Кавказа. Но, попав в Пермский период (Боже! куда тебя занесло!), я уже готов перемениться во мнении. И действительно, просто оторопь берет от иного соло для лесопилки с оркестром. С оркестром кузнечиков и прочих стрекочущих, цвикающих и скрежещущих тварей. Лес шевелится их телами - большими и мелкими, играет всеми оттенками коричневого, желтого, зеленого цветов, мимикрирует. Некоторые насекомые притворяются листиком, веточкой. Другие, напротив, откровенно демонстрируют себя, свою яркую окраску, а стало быть, и ядовитую натуру свою. Клопы, которых здесь великое разнообразие, время от времени устраивают газовые атаки: агрессивно воняют, и мы идем, зажав нос.

Но все эти многообразные проявления жизни только поначалу охватывают, отвращают или пленяют ваши чувства. Постепенно ваше восприятие притупляется: мир звуков приглушает децибелы, мир цвета и форм тускнеет и сужается до плоского пятна, качающегося у вас под ногами. Вы смотрите лишь, куда поставить ногу, чтобы не споткнуться, не увязнуть, не запутаться в хитросплетениях воздушных корней и лиан. Тут уже не до любования красотами природы. Даже вездесущие тараканы и клопы не кажутся вам уже такими противными и вонючими, и вы вдыхаете влажный густой воздух и резкие запахи почти без отвращения. Только одно чувство мы поддерживаем в высоком рабочем состоянии - чувство опасности. Здесь расслабляться нельзя!

Через два часа непрерывного движения мы садимся отдохнуть под деревьями. Освободившись первым делом от рюкзака, я откидываю голову на шершавый ствол лепидодендрона, вдыхаю с облегчением и смотрю вверх, в зеленый хаос, надолго заменивший нам небо. Оттуда на лицо мне падает капля, потом другая, да все крупные. Капли равномерно шлепаются вокруг меня. Ну вот, вдобавок ко всем тяготам пути извольте получить еще и дождичек, а то, быть может, и ливень, огорчаюсь я.