Фэнтези-2016: Стрела, монета, искра (CИ)
Шрифт:
– А мне - Шиммери!
– Идет, сестрица: я доставлю тебя в Шиммери, а сам отправлюсь в Дарквотер.
Он заслужил новый тычок и следом - нежное поглаживание.
– В этих тюфяках есть клопы, - отметила Иона.
– Противно?
– Да... и восхитительно!
– Представь: до нас здесь спали крестьяне, что моются дважды в год и воняют навозом.
– Или разбойник со шлюхой, да?
– Или старик, весь покрытый лишаями.
– Какая гадость!..
– Северная Принцесса возбужденно приподнялась на локте.
– А представь, хозяин забудет, что отдал нам эту комнату,
– И вот-вот все они ввалятся сюда, - подхватил Эрвин, - с ними будет боевая свинья в поводу, столь же свирепая, сколь розовая, по имени Бригитта.
– Они увидят нас и вскричат: "Убирайтесь! Освободите нашу комнату!"
– Они не смогут так сказать. Они пьяны в стельку. В лучшем случае: "Ур-бир-айтесь! Это наша ко... ик!.. вот".
– А мы ответим: "Ориджины не отступают!"
– Глупая идея, сестрица. Тогда они узнают, кто мы. Придется их всех убить.
– Кроме Бригитты - мы пожалеем ее, она такая розовая... И сбежим через окно.
– Ориджины не отступают?..
– усмехнулся Эрвин.
– Если в окно, то можно.
В комнате действительно смердело - если не навозом, то, по меньшей мере, плесенью. Клопы давали о себе знать. Голоса снизу сделались совсем уж неразборчивыми, но оглушительно громкими. Брат и сестра помолчали в темноте. Эрвин знал, что на губах Ионы играет улыбка.
– Нас будут искать, - сказал Эрвин.
– Придется маскироваться. Нарядим тебя пастушкой.
– А тебя - дровосеком.
– Ты будешь грязная, босоногая, с прорехами на платье... зато в огромной овчинной шапке, что спадает на глаза.
– А ты, братец, будешь в мешке с дырками для рук вместо рубахи, перепоясанный веревкой и с мечом вместо топора. Потому что ты - глупый дровосек. И еще с большущим шрамом на ноге - по той же причине.
– Нам будут встречаться кайры и спрашивать: эй, ребятня, вы не видели двух лорденышей? А мы им: не видали, но очень любопытно! Какие они из себя, не расскажете ли?
– Кайры скажут в ответ: юная девушка неземной красоты, а с нею паренек такой - бледненький, худосочный, сутулый...
– Укушу!
– пригрозил Эрвин, но для начала ущипнул. Подумал и сказал: - В Шиммери тебе придется рожать.
– Почему это?..
– В сущности, там женщины только этим и занимаются. С четырнадцати лет выходят замуж и плодятся, как могут. Их честь и достоинство оцениваются количеством детей.
– Какая-то нелепица! Нет, братец, со мною это не пройдет. Моя миссия - в ином.
Конечно, Иона ждала, что он спросит о миссии, и она с немалой гордостью скажет, что живет ради красоты. Эрвин ехидно продекламировал:
– Иона София Джессика, мать шестерых. Звучит, не правда ли?
– Я стану художницей, - отрезала сестра.
– Буду писать иконы и фрески. В них будет тепло и свет, и радость - до слез на глазах. И никогда не выйду замуж.
А потом, помолчав, добавила:
– В Шиммери верят, что у близнецов одна душа на двоих.
Дверь дрогнула от стука.
– Лорд Эрвин, леди Иона, - прогудел голос кого-то из отцовских вассалов, - вы здесь? Мы прибыли за вами. Его светлость очень встревожен.
Три дня назад
– Ориджины не отступают?..
Кайр за дверью словно угадал его мысли:
– Милорд, под окном наши люди. Прошу, не совершайте глупостей.
– Что сделает отец?..
– прошептала Иона.
– Ничего хорошего. Отошлет тебя куда-то, а меня - куда-то еще.
– Мы увидимся?
– Не знаю.
– Скажи, ведь ты всегда у меня будешь? Всегда?
Эрвин сказал это, прежде чем отпереть дверь.
Лихорадка - штука привычная, пусть неприятная.
Он нередко болел в детстве, к ужасному разочарованию отца. Герцог Десмонд свято веровал в то, что мужчины Севера неуязвимы для хворей. Если Эрвина угораздило простудиться, то это - свидетельство его телесной и духовной ущербности. Эрвиновы простуды - позор всего Дома Ориджин. Герцог глубоко презирал сына, когда тот болел, и не приближался к его постели. Оно и к лучшему: иначе отец обнаружил бы еще более позорный факт - Эрвину нравилось болеть. То было славное время, когда юный лорд никому и ничего не был должен, имел право спокойно лежать, читать книги, мечтать, болтать с сестрой, которая непременно оказывалась рядом. Сейчас почти то же самое... нет книг и сестры, но есть покой. Много приятного, мягкого умиротворения, равнодушного ко всем тревогам и бедам. Все опасности позади, а сейчас - покой. Вовсе не страшно.
Лихорадка нарастала весь последний день, колотила, обливала морозом, заставляла кутаться в оба плаща и сжиматься комком, подтягивая колени к груди. Временами от озноба он начинал стучать зубами, временами дрожал так сильно, что в потревоженной ране вспыхивал костер. Рана сделалась до странности чувствительна, любое касание отзывалось острее, чем игла, вонзенная под ноготь. Если не хочешь выть и скрипеть зубами - вовсе не шевелись. И забудь о левой руке: любое ее движение разрывает грудь.
Мази и перевязки... Кисточка стала орудием пытки. Все, на что Эрвин оказался способен, - это раздвинуть края раны и уронить каплю снадобья. Потом боль парализовала его. Прошло много времени со дня нападения, - подумал он, когда смог думать. По меньшей мере, несколько суток. Десять порций снадобья, никак не меньше. Хворь должна была уже отступить... рана начала заживать, я увидел бы это, будь хоть немного светлее. Осталось перетерпеть лихорадку - и пойду на поправку. Лекари говорят: лихорадка возникает, когда тело борется с хворью. Прежде не боролось, а теперь борется. Это хорошо! Осталось немного... лишь дотерпеть.
Он кутался в плащи, дрожал от озноба, стучал зубами. Вскрикивал, если жесткая ткань касалась раны. Попытался перевязать ее, но так и не смог: боль оказалась сильнее воли. В сердцах отшвырнул бинт и упал на спину. Дотерпеть... скоро пройдет.
Станет легче. Хворь ведь уже уходит...
– Бей!
– рявкнул брат, и Эрвин ударил. Вложил всю злобу во взмах деревянного меча и обрушил на Рихарда. Тот легко отшвырнул клинок своим мечом.
– Плохо, Эрвин, - сказал брат.
– Контратака тебя прикончит. Видишь?..