Фермер, который меня довел
Шрифт:
До Хасцена я доехала без приключений. Сеанс связи продлился недолго. После приветствий я сразу рассказала папе о том, что мы с Невом разводимся, и что такого-то числа вылетаю домой. Отец на это сказал всего три слова: «Ждем тебя, родная»; не было ни расспросов, ни уточнений. Как всегда, папа понял, что у меня на душе, и не стал мучить разговором, на который у меня не было моральных сил. Покинув агентство связи, я села в кар и покатила к оружейному магазину по главной дороге; мимо мелькали старые однотипные малоэтажные дома, к рынку стекался белобрысый орионский народ. И вдруг —
Засмотревшись на пустынницу, я не заметила, что впереди едущий кар притормозил, и с сочным звуком тюкнула его в бампер. Владелец кара тут же высунулся из окна поглядеть, кто там сзади безобразничает, и, узрев меня, начал ругаться:
— Чего тырки пялишь, дура? Слепая, что ли?
Я поглядела на мужика с лицом, наливающимся гневной краснотой, затем на бампер кара, в который врезалась, и — снова на Чиуру. Та энергично и быстро, подпрыгивающей походкой шла к рынку, и все уступали ей дорогу. Я уставилась на старушку, как в трансе; мне вспомнились два голоса — бархатный и карамельный, и то, что поведали мне эти голоса.
Любовь ли, болезнь ли была причиной, но мерзкая старуха не только Пруту Ховери жизнь под конец испортила, но и мне подгадила — беременной (как я тогда считала) женщине!
— Выходь давай! — услышала я резкое, и посмотрела в окно, к которому склонилась красная гневная физиономия.
«Этого еще не хватало», — подумала я, и с тоскливой обреченностью полезла за планшетом, чтобы сразу войти в нужный сервис через Сеть и перечислить этому гражданину деньги.
Видимо, я действовала медленно, так как он с силой ударил в окно моего кара.
— Выходь, говорю! — повторил он громче. — И глянь, чего натворила!
Выходить мне совершенно не хотелось, да и ущерба особого я не нанесла, так что я лишь приспустила стекло и сказала:
— Извините. Я вам перечислю десять единиц. Диктуйте счет.
— Десять?! Ты вкуки обпилась, что ли? Здесь минимум на двадцать потянет!
«Ящер с тобой, двадцать так двадцать», — подумала я и, кивнув, снова попросила назвать счет; при этом я поглядывала в сторону рынка. Мужик продиктовал счет, я сделала перевод и, показав ему на планшете, что операция выполнена, собралась уехать.
Однако гражданин не желал меня так просто отпускать и встал перед моим каром прямо на дороге.
— Ишь ты, — прошипел он, и обратился к зевакам, который остановились поглазеть на маленькую аварию, — деньги скинула на счет и все! Видите, что творится? Какие они, южане? Будто деньги все решают! Даже не извинилась, сразу про деньги, словно я цент бездушный…
— Я вообще-то извинилась, — сказала я.
— Извинилась она! Ничего не извинилась!
— С дороги отойдите.
— Видите, лицо как сморщила, слова как цедит? Думает, что лучше нас, северян. Они все такие, южане! — продолжал изливать желчь мужик. — И кто ее на дорогу пустил? Сопля еще зеленая, а туда же — водить… не выросла еще водилка-то!
— Дайте мне проехать! — не выдержала я и повысила голос.
— Извинись сначала!
Дальше все случилось само собой. Я достала из сумки пистолет-парализатор, не глядя, практически машинально,
— Извинилась я перед тобой, морда жирная, — отчеканила я, — и ущерб возместила. Так что закрой рот и садись в свой драндулет, пока заряд в лоб не получил.
Мужик стал менее красным — наметилась тенденция к побелению — но все же выдавил из себя:
— Ах ты ж дрянь какая… глядите, что творит… средь бела дня…
Я выстрелила, но не в лоб, как обещала, а в бедро, сочное, жирное. Мужик взвыл и рухнул на дорогу; никто из зевак к нему не подбежал.
— Молодец, девка! Так его! — услышала я, садясь в кар.
— Да-да, получил свое…
Я метнула на зевак убийственный взгляд — сейчас они на моей стороне, а когда этот мерзкий хряк на меня наезжал, молчали — и, объехав агрессивное тело, корчащееся от боли, поехала к рынку.
Припарковавшись, где получилось, и как получилось (я не слишком-то аккуратно вписалась меж других каров), я вышла из машины и пошла на рынок, чтобы найти Чиуру. Сухонькая фигурка пустынницы была приметна.
— А-а-а-а, — расплылась она в ядовитой улыбке, — камешек песочный прикатился…
— Надо поговорить.
— Некогда мне, да и не хочу, — заявила Чиура и демонстративно от меня отвернулась.
— Нет, ты будешь со мной говорить!
Гражданки, которые собирались что-то купить у Чиуры, напустились на меня:
— Орио, ну-ка придержите язык! Мы здесь, на севере, старость уважаем.
— Не лезьте не в свое дело! — отрезала я и встала вплотную к Чиуре.
Мне не столько хотелось поговорить с ней, сколько в глаза ее посмотреть. В этих маленьких черных глазках я увидела мстительное торжество, радостную злобу — и никакой любви, и никакого сумасшествия. Бархатная и Карамельная спорили о том, любила Чиура деда или нет, но я вижу отчетливо только ее любовь к себе.
— Ты не любила деда, — сказала я уверенно, а дальше начала предполагать: — Он был нужен тебе, как трофей. Ты хотела переманить самого сильного и красивого парня Хасцена к пустынникам, чтобы все говорили, что это он из-за тебя все бросил. Хотела быть особенной, Чиура? У тебя получилось. Ты особенная, ты одна в своем роде — скирта плевучая, злобная…
Вокруг нас зашушукались, но мне было все равно.
Глаза пустынницы сверкнули, затем выражение ее лица стало жалостливым, а голос — сочувственным.
— Уо-ох… бледная какая, заплаканная… говорила же я тебе: берегись. Не убереглась, да? Скинула дитенка раньше срока? Ох, беда, беда…
Я обомлела.
Она действительно хотела довести меня до выкидыша! К счастью, я не была беременна, и, к счастью, пустынники не сделали мне ничего плохого. Но вот эта отдельная пустынница с черными пронзительными глазам — сделала. Лично мне, а не деду, с которым у нее были сложные отношения.
Ни слова больше не говоря, я сделала шаг вперед и залепила ей крепкую пощечину. Чиура не отстранилась, и меня не остановили, потому что никто этого не ожидал; вокруг будто установилась полная тишина, и звук пощечины в ней прозвучал невероятно громко, оглушительно.