Фея и лорд кошмаров

Змеевская Анна

— Домой пошли, — прежде, чем к целительнице вернулся дар речи, бросил Себастьян и быстрым шагом ушёл вперед.

Желание не слушать больше чужих мыслей вспыхнуло с новой силой. От обиды, не иначе.

Глава 32

В это время года солнце клонится к закату всё быстрее. С каждым днём, минута за минутой, час за часом — и не успеешь оглянуться, как за окном уже в четыре пополудни становится темно, будто ночью. Вот и сейчас, пока они дошли до дома Мэйр (в неприятном тягостном молчании), сумерки опустились на опушку.

Себастьян

вошел в длинную прихожую первым, тут же скидывая обувь с налипшими на неё листьями, куртку, пропахшую лесом; пристроил на обычное место свой лук.

«Даже пострелять не успел».

И когда бы? Сначала к себе звал Неметон, желая познакомиться с незваным гостем, потом стрельнуло поработать над защитой, отчего стало уже не до стрельбы. Да и Мэйр за спиной, сердитая и дерганая, к охоте не располагала.

Не день, а сплошное расстройство.

— Я в душ, — бросил он, направляясь к лестнице.

— Я сделаю чай, — буркнули в ответ.

Ну просто прекрасное начало вечера.

По счастью, у воды есть одно очень большое достоинство — вместе с грязью она смывает и дурные мысли. А таковых в голове Себастьяна водилось немало. Спасибо Френсису, Фалько и самой Мэйр, рядом с которой никак не получалось снова стать отстраненным занудой, интересующимся только книжками, стрельбой и сомнительными экспериментами с нестандартной магией.

Согревшись под теплой водой, от души натершись ароматным травяным мылом, в кухню Себастьян спускался в куда более благостном настроении. Мэйр привычно крутилась у стола, расставляя чашки и раскладывая по тарелкам разогретый ужин.

— Война войной, а умирать с голода никому не позволено? — усмехнулся он, глядя на эти хлопоты. — Помочь?

— Нет, спасибо, — сухо откликнулась Мэйр. — И нет, не позволено. Есть уйма куда более занятных способов умереть.

Что ж, ясно. С ним всё ещё не собираются разговаривать. Желание расколотить что-нибудь (а кого-нибудь — убить) вспыхнуло с новой силой. Звякнув вилкой, он уткнулся в тарелку и принялся за еду. Мэйр уселась напротив через несколько минут — раздражающе чужая, холодная и будто бы вмиг переставшая испытывать к нему хоть что-нибудь.

— Вот это всё, — Себастьян, дождавшись, пока та поест, помахал в воздухе вилкой, — хотя бы к концу недели закончится?

— Радость моя, ты не мог бы изъясняться поточнее? — попросила Мэйр чуть желчным тоном. Судя по тому, как звонко обрушилась в раковину стопка тарелок, «вот это всё» она прекращать не собиралась. — Не знаю, что должно кончиться у тебя, а у меня терпение на исходе.

— Твоя обида на меня, — Себастьян поднялся следом, подошел ближе к ней и оперся о стол у раковины, скрестив руки на груди, — невесть за что. Хотя это ты назвала меня больным при своем Френсисе. И игнорируешь весь день.

Словно не желая находиться рядом с ним, Мэйр отошла к окну и принялась нервно ерошить волосы.

— А что, ты вёл себя как здоровый? Френсис, конечно, та ещё белобрысая козлина, но ты сам не лучше.

— Он меня провоцировал!

— Насильники так говорят о женщинах в откровенной одежде.

Себастьян даже поперхнулся от такого сравнения. Кошмарного и даже оскорбительного… но, увы,

вполне справедливого. В конце концов, по закону придурок Френсис мог думать любую похабень, а вот он сам в его голову лезть не имел права. То, что контролировать свой дар как следует Себастьян пока не способен — это другой разговор.

— Я понял, о чём ты, — выдохнул он, усилием воли заставив себя не продолжать скользкую тему. — Правда, Мэйр, я понял. Но дело ведь не только в этом?

Мэйр молчала добрых полминуты, прежде чем заговорить тихо и холодно:

— Думаешь, если я отнеслась к тебе по-доброму, то позволю вертеть собой как угодно? Я не такая мямля, как может показаться, Себастьян! — она резко обернулась, обжигая злым звериным взглядом. — Да, это моя вина, я… я была недостаточно строга и к тебе, и к себе. Больше не будет никакого потакания этой твоей придури.

— Этой моей придури? — собственный голос, чересчур желчный и такой же тихий, Себастьян услышал будто со стороны. — Вот теперь я недопонял…

— Никаких обжиманий в тепленькой постельке, — отчеканила Мэйр, — никаких идиотских подкатов. И никакого собственнического дерьма в адрес меня или моих друзей.

Не будь Себастьян менталистом, он бы поверил. И в тон, и в желание Мэйр и впрямь прекратить всё то, чем пациенту и целителю заниматься невместно. Поверил и ушёл бы — хоть в лес, хоть на поклон к дорогому дядюшке, просить для себя камеру повышенной комфортности (ну он же лорд, в конце концов). Но Себастьян — менталист. Слишком хороший, пожалуй, пусть и с изрядно поломанными мозгами. Сквозь неприятие, злость и напускную холодность он чувствовал совсем другое. Мэйр испытывала нетерпение, желание, немного страха. И думала. О том, как ей на самом деле нравятся обжимания и поцелуи. И что Себастьян в её постели ей совсем не нужен; да только правды в том нет и на медяк.

Внутри проснулось тёмное.

— Хорошо, — протянул он, шагнув к Мэйр, нервно комкающей полотенце. Обхватил запястье, потянул на себя, заставляя развернуться полностью. — Идиотских подкатов больше не будет.

Не дожидаясь реакции, только поморщившись от плеснувшего в воздухе недоумения, Себастьян накрыл её ладонь губами, куснул кончики тонких пальцев. И прижал Мэйр к столешнице, обхватив узкую талию. Сразу под рубашкой, задрать которую вышло само собой. Ощущение теплой кожи под ладонью сводило с ума, заставляло смотреть в дикие глаза, на пухлые губы. На шею, на которой так притягательно билась жилка. Себастьян облизал вмиг пересохшие губы, притиснул Мэйр к столу ещё сильнее, коленом раздвигая длинные ноги.

— Так что, — он склонился к острому уху, нарочно касаясь его губами, — никаких обжиманий больше?

Мэйр отстранилась как могла, уперлась руками ему в грудь, отталкивая. Получилось не очень-то убедительно, учитывая, что при желании она могла переломать Себастьяну все рёбра о ближайшую стену. Спасибо Неметону, тот поведал наглядно, как сильна хиленькая с виду фея.

— Хватит! — зло выдохнула она, вовсю светя глазищами. — Прекрати это, Себастьян. Скажи честно хоть самому себе: ты лапаешь меня просто потому, что больше некого. Ты хоть понимаешь, как это унизительно?