Фея из Кореи
Шрифт:
Просьба показалась жутковатой. Тот, что постарше, вручил консервную банку, с одного конца закрытую тонкой бежеватой пленкой. Другой еле понятно объяснил, что с этим делать ("сорвал защитную оболочку, дернул за кольцо и подбросил туда, где надо надымить") и зачем ("наша куколка Джун спросонья такая необычная - сам увидишь!"), уверил, что это совершенно безопасно и очень весело, и попросил позвать Лапикова, чтобы тот сделал фотографии выбегающих из домика в панике девчонок и развлек ими сначала двоих организаторов розыгрыша, а затем и всех гостей "Летней сказки".
Решился он, конечно, не сразу. День взял на раздумья. Злился на себя - за то, что все-таки на всякий случай сделал копию ключей, когда ни одной из обитательниц третьего коттеджа не было на базе. Если бы не
А тут еще эта рыжая девица - перестала заходить к нему, пока он готовил, и, насколько он мог видеть, выглядывая в зал (ее столик как раз был недалеко от двери на кухню), стала меньше есть, даже не верилось: оставляла еду на тарелке. Еду, которую в том числе и он готовил!
И Лиза, хоть и болтали они о готовке, ближе не становилась. Каждый раз, когда он чуть-чуть придвигался, она отодвигалась ровно на столько же. Да и не покидало его ощущение чьего-то тяжелого-тяжелого взгляда, следившего за каждым его действием во время этих их бесед.
В общем было как-то неуютно, и Федор решил отделаться от всех смущающих его вещей одним махом: закончит дела с корейцами и купит себе заветные ножи. Работа и еще раз работа. А с этими девчонками одни только хлопоты.
Вот только пирожков завтра испечет - для Лизы, а то что-то у нее аппетит плохой сегодня.
То письмо написать было непросто. Не потому, что каждое второе слово в нем было выдумкой. Этим как раз Джуну было заниматься легче легкого - богатая была фантазия да и практика длиною в жизнь. Трудно было потому, что каждое слово о Лизе и для Лизы вызывало воспоминания и мечты. Вот он пишет обращение и вспоминает, как познакомился со своей забавной соседкой-Цыпленком. Откладывает карандаш в сторону, потому что на бумаге уже появились не совместимые с его замыслом слова "не бойся", "я вернусь", "на самом деле я...", "мы скоро...", "твой...".
Потом, еще не начав писать второй вариант, он вдруг задумывается, что это его первое письмо, и жалеет, почему оно должно быть именно таким.
Но ведь он все уже решил. Существование Ли Джун - девушки скоро прекратится. Осталось полтора месяца, но эта девица в последнее время успела ему жутко надоесть. Последней каплей была влюбленность его девушки в него-девушку. Глупо, конечно, ревновать к самому себе, но действительность была такова. И самым лучшим решением, убивающим двух зайцев, а то и трех одновременно, было покинуть базу отдыха именно сейчас и не появляться перед Лизой больше ни разу в женском платье и в женском образе. Мало того, надо было сделать так, чтобы Цыпленок и думать забыла об этой гадкой корейской красотке. Необходимо было показать соседку Цыпленка в самом худшем свете. Чтобы Лиза не огорчилась, когда узнает о ее отсутствии. Чтобы она не гадала, куда подевалась эта заносчивая особа, которая иногда все-таки бывала с ней мила. Чтобы рассердилась на злое, жестокое, несправедливое письмо. Джун не хотел его писать - не потому, что это была ложь, а потому, что эта ложь, нацеленная на спасении его милой Лизы, все-таки могла причинить ей боль, заставить ее грустить, может, даже и поплакать. А она не должна плакать, если его нет рядом, чтобы утешить.
И все-таки он должен уехать, чтобы больше не ставить под угрозу жизнь и здоровье Лизы. Кто знает, до какой еще глупости додумаются его драгоценные братья? Он должен уехать, чтобы найти их первым и понять наконец, зачем они все это затеяли. Вероятнее всего, они что-то знали или подозревали. Или не они, а их матушка. Так или иначе, обращались они к нему все еще как к сестре, и что-то не сходилось.
Он должен уехать, чтобы не выдать себя самому, а с каждой минутой рядом со светловолосой художницей
Он обязан немедленно уехать, чтобы не вводить любимую в странное заблуждение, будто ей нравятся девушки. Яснее ясного, что раз она заинтересовалась им, то нравятся ей все же парни. А останься он рядом - и Лиза начнет в себе сомневаться, копаться, расстраиваться и мучиться. Ведь говорил же Валя, что она в растерянности. Так не годилось. Лучше уж разрушить тот красивенький образ корейской экзотической красавицы, которые себе нарисовала Лиза.
Должно быть, эта наивная малышка решила, что Джун - просто идеальна: и красива, и поет, и умна, и добра, а в довершение всего, она (именно она - в представлении Цыпленка) спасла Лизе жизнь. Героиня проклятая. И ведь он сам не мог плохо обращаться с Лизой. Больше не мог, поэтому все, что ему оставалось на этой неделе, - избегать ее общества, но и это почти не получалось. Отказаться ей позировать? И лишить себя удовольствия видеть ее вдохновленное лицо, наслаждаться плавными или резкими движениями ее рук? Это было невозможно. Или, может, в столовую не ходить? Ведь там трижды в день можно любоваться ее забавными взглядами в свою сторону, перехватывать их и заставлять краснеть, понимая, что сам, роковой, видите ли, красавец, роет себе могилу, влюбляя все больше Лизу в себя, и все-таки не совсем в себя.
Нет, выход он нашел правильный.
Вещи собраны и отнесены в машину. Оставалось только написать что-нибудь этакое, хлесткое, чтобы Цыпленок сразу поняла: надеяться не на что, ее новая знакомая действительно надменная зазнайка и терпеть не может такую простушку, как Лиза. А потом, через два месяца, никакой корейской соседки Цыпленка по отдыху на море не будет, а будет Ли Джун - красавец-мужчина, бравый и удалой, коротко стриженный. И будет он ухаживать за Елизаветой Самойловой и непременно преуспеет. Других вариантов просто быть не может!
Лиза... Как это они за четыре года, что Самойловы жили в Татринске, ни разу не встретились? Как они не столкнулись в этом году в институте? В буфете или в библиотеке или в спортзале - он бы ей уступил последнюю булочку с маком или разрешил присесть рядом за стол или загородил от шального мяча, упущенного растяпой-баскетболистом. Он бы, скорее всего, ей признался, ведь ему еще не было бы двадцати одного года и он не знал бы особого дедушкиного распоряжения. А значит, это было бы просто. И отца он уговорил бы, что пора разоблачаться. И завоевал бы сердце Лизы в два счета. Ведь она непременно захотела бы его нарисовать. Вот-вот, если бы он встретился с ней вместо этого загадочного Прекрасного принца (о нем как-то зашел разговор во время их посиделок под звездами), то они с Цыпленком уже были бы парой. Или он мог на нее наткнуться во время ее постоянных вылазок с мольбертом на улицы города. Подошел бы - хотя бы из любопытства - и пропал бы, увидев свою фею, волшебницу, Жар-Птицу.
И сейчас они были бы в Сеуле. Он непременно уговорил бы ее поехать с ним, а братьев и Аркадия Ильича уломал бы разрешить им эту поездку. Надо же познакомить свою девушку с родителями!
А потом они бы прогуливались по самым интересным местам города. Они бы зашли в ресторанчик на улице, где Джун непременно поджарил бы для Лизы самые лучшие кусочки мяса и накормил бы ее, завернув сочную говядину в листья салата. А вокруг бы сновали говорливые соотечественники. Они бы непременно забрались вдвоем на телебашню, чтобы посмотреть на его любимый город с высоты птичьего полета. Ей бы, наверное, понравилось в Кёнбоккуне - дворце корейских монархов - прошлись бы по огромным площадям, рассмотрели бы яркие, причудливые для сдержанного вкуса северных народов краски и формы. Дни их были бы и впрямь наполнены сверкающим счастьем. Экскурсовод говорил бы по-корейски, а Джун переводил бы, что-то и приукрасил бы или придумал свою историю - только для них двоих. А может, даже и до Чеджудо добрались бы. И никто бы им не мешал открывать друг в друге что-то новое, узнавать друг друга ближе и ближе.