Философия права русского либерализма

Валицкий Анджей

Конечно, сходство это неполное, как ясно видно на примере Достоевского. Особенность его подхода к законам и праву, которая отличала его не только от критиков-социалистов, но и от славянофилов, заключалась в странном соединении отрицательной оценки закона как основы прав с положительной его оценкой как системы приказов, которые необходимо выполнять, или, другими словами, как инструмента социального контроля, учрежденного государством. Поэтому и как публицист, и как писатель он был всегда склонен сочувствовать следователям и прокурорам, в то же самое время глубоко не доверяя адвокатам, которых он обвинял в лицемерии и даже во вранье за деньги [197] одобрением цитировал популярные слова: “Адвокат – это нанятая совесть”. И пояснял: “Адвокат и никогда не может действовать по совести… это уже такой обреченный на бессовестность человек… самое главное и серьезное во всем этом то, что такое грустное положение дела как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается уже вовсе не уклонением, а, напротив, даже самым нормальным порядком” [198] .

197

Достоевский Ф. М. Дневник

писателя. 1876 г. // Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 15 т. Т. 13. С. 60.

198

Там же.

В этих словах из “Дневника писателя” (1876) Достоевского звучит предположение о желательной отмене института адвокатуры, что было не совсем уж невозможной идеей, ибо адвокатура была учреждена в России только в 1864 г. Однако Достоевский не осмелился открыто провозгласить такое. В следующей записи Дневника он поспешил несколько смягчить свои оценки. Но он продолжал утверждать, что адвокатура – это “грустное установление”, установление, которое может быть использовано для “извращения всякого здорового чувства по мере надобности” [199] . В своих романах он всегда утверждал, что само существование профессиональных защитников подразумевает нравственный цинизм, что адвокаты на самом деле – это “современные софисты”, которые делают относительными все нравственные принципы и делают это за деньги.

199

Там же. С. 82.

В своем великом романе “Братья Карамазовы” Достоевский сатирически изобразил Владимира Спасовича, знаменитого русского адвоката польского происхождения, под нелепо звучащей фамилией Фетюкович. Как защитник либеральных, гуманных взглядов на уголовное право, Спасович был столь ненавистен Достоевскому, что он без колебаний назвал его “прелюбодей мысли”. Он описал его и на страницах своего Дневника в связи с делом Кроненберга – отца, который жестоко избил свою семилетнюю дочь, но благодаря Спасовичу был оправдан присяжными. В особенное негодование Достоевского привел тот факт, что Спасович, защищая своего клиента, затронул “святость семьи” – идею, особенно дорогую и священную для русских консерваторов. Так же и в “Братьях Карамазовых” он высмеял попытки Фетюковича взывать к “славной истории” России и специфически русскому чувству справедливости. Записки Достоевского объясняют причины его гнева: по его мнению, Спасович, как адвокат и поляк, не мог понять, что для русских ничто священное не может быть сведено к некому абстрактному принципу, что сама манера обращения к таким принципам была характерна для законнического сознания Запада. Разрешите процитировать некоторые отрывки:

“Спасовичу. Святыня семьи. Мы, слава богу, еще русские, а не французские буржуа, которые защищают свое семейство и собственность мимо всяких соображений, потому только, что они – семейство и собственность и составляют у них так называемый l’ordre. Нет, мы даем себе отчет и даже в минуту необходимости будем действовать скорее по совести, чем по необходимости.

Полноте, г-н Спасович, полноте, образумьтесь, какие тут банковские билеты!.. правда, вы в таком положении… Семья: Возводите это в принципы за границей. А у нас – никакая из святынь наших не боится свободного исследования, знали ли вы это, г-н Спасович. Ну так знайте. Мы русские и гордимся нашими особенностями. Наше православие само переводит Библию. У нас нет святынь quand-m^eme… Нет, г-н Спасович, не вводите к нам этих дрянных правил” [200] .

200

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876 г. // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 24. М., 1982. С. 150, 154–155.

Достоевский, правда, не выступал в защиту жестоких наказаний; в частности, он никогда не был приверженцем смертной казни [201] . С другой стороны, он никогда не переставал подчеркивать, что за преступлениями должны следовать строгие наказания (такие, как тюремное заключение и каторжные работы), что снисходительные оправдания безответственны и безнравственны [202] . Он сурово порицал модную теорию о том, что “преступление есть болезненное состояние, происходящее от бедности и от несчастной среды” [203] , и приходил в ярость, когда последователи этой теории ссылались на ее близость к традиционному русскому убеждению в том, что преступление – это несчастие, а преступники – несчастные [204] . Он утверждал, что на самом деле это распространенное мнение и “теория среды” противоречили друг другу, поскольку первое вытекало из христианского убеждения в том, что все виновны, в то время как вторая была основана на предположении, что большинство преступников не виновны и, следовательно, не должны быть наказаны. Теория о влиянии среды, доказывал он, несовместима с христианством: “Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить” [205] .

201

См.: Достоевский и проблема наказания // А. А. Гольденвейзер “В защиту права”. С. 67–73.

202

По мнению Достоевского, суровое наказание было бы полезно для самих преступников. Он писал: “Не хотел бы я, чтобы слова мои были приняты за жестокость. Но все-таки я осмелюсь высказать. Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них” (Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. // Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 15 т. Т. 12. С. 20–21).

203

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876 г. // Там же. Т. 13. С. 181.

204

Достоевский

Ф. М. Дневник писателя. 1873 г. // Там же. Т. 12. С. 18.

205

Там же. С. 17.

Он великолепно иллюстрирует эту мысль в “Легенде о великом инквизиторе”, где показывает общественное устройство, которое можно назвать “благодетельным тоталитаризмом”. Зная, что все люди слабы, Инквизитор, сознательно действующий вопреки духу учения Христа, освобождает их от бремени свободы, совести и личной ответственности; он подменяет свободу внешней властью, а союз свободного согласия – союзом, основанным на принуждении. Таким способом Церковь, преобразованная в Государство, объединяет всех “в одном единодушном и гармоничном муравейнике”.

Идея Церкви, преобразующейся во всемогущее государство, дающее людям хлеб, да, но лишь ценой лишения их внутренней свободы, представлялась Достоевскому опасностью, характерной для Запада и внутренне присущей его римскому наследию. Как и славянофилы, он считал, что римское католичество и западный социализм находятся в близком родстве друг с другом как две разновидности “единения без свободы”. Россия, по его мнению, – это совершенно другой мир, поскольку на Русскую православную церковь не оказывал пагубного влияния юридический рационализм Древнего Рима [206] . Поэтому, убеждал он, русское самодержавие не следует считать угрозой личной свободе. Напротив:

206

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1880 г. // Там же. Т. 14. С. 465.

“У нас гражданская свобода может водвориться самая полная, полнее, чем где-либо в мире, в Европе или даже в Северной Америке, и именно на этом же адамантовом основании она и созиждется. Не письменным листом утвердится, а созиждется лишь на детской любви народа к царю, как к отцу, ибо детям можно многое такое позволить, что и немыслимо у других, у договорных народов, детям можно столь многое доверить и столь многое разрешить, как нигде еще не бывало видно, ибо не изменят дети отцу своему и, как дети, с любовию примут от него всякую поправку всякой ошибки и всякого заблуждения их” [207] .

207

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1881 г. // Там же. С. 492.

Учреждение судебной системы реформой 1864 г. было для Достоевского хорошей иллюстрацией того, как может процветать свобода в условиях самодержавия. Он подчеркивал, что его критика новых судов не была направлена против судов присяжных: “Не нападаю я на институт и в уме не имею нападать на него, он хорош, он бесконечно лучше того суда, в котором не участвовала общественная совесть” [208] . Его острую критику пореформенных судов следует рассматривать скорее как критику адвокатов, чем присяжных, как критику либерально настроенных юристов, пытавшихся использовать институт присяжных для своих целей. Но прежде всего это было попыткой такого понимания суда присяжных, которое препятствовало бы его развитию по пути западного идеала “верховенства закона”.

208

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1877 г. // Там же. С. 374.

Подобно Достоевскому, Толстой осуждал идею о том, “что личность имеет неотъемлемые права”; он считал ее совершенно чуждой простым людям, изобретенной “развитыми, изнеженными, праздными людьми”, которые извратили свой ум мыслями “не только о ничтожных, пустячных предметах, но и о таких предметах, о которых несвойственно думать человеку” [209] . Однако во всех других отношениях он отличался от Достоевского коренным образом. В то время как Достоевский превозносил воинскую славу, “национальную силу” и экспансионистскую правительственную политику, Толстой, радикальный христианин-анархист, утверждал, что государство – это просто система организованного насилия, что понятие “христианского государства” внутренне противоречиво, что “христианин… не может быть военным, т. е. принадлежать к сословию людей, предназначенных только для убийства себе подобных” [210] , и что все формы патриотизма, включая патриотизм порабощенных наций, являются средствами угнетения, приводящими к отказу от человеческого достоинства, разума и совести. В то время как Достоевский выступал в защиту суровых наказаний, Толстой был убежден, что преступник должен отвечать лишь перед собственной совестью и что само существование судов противоречит Евангелию, говорящему: “Не судите, да и не судимы будете” (Матф.7:1). Судья, приговаривающий людей к смерти, был в его глазах еще хуже палача. Палач, пояснял он, – ненавистная фигура, он сам знает об этом и в глубине души чувствует свою вину, в то время как судья, ответственный за казни, чувствует себя невиновным и претендует на общественное уважение [211] . То же можно сказать о хороших и плохих судах: а на самом деле первые хуже, поскольку они могут претендовать на уважение к себе и, как правило, преуспевают в этом [212] .

209

Толстой Л. Н. О жизни // Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 17. М., 1984. С. 70. Сравнительный анализ взглядов на право Достоевского и Толстого см.: Sapir B. Dostoewsky und Tolstoy "uber Probleme des Rechts. T"ubingen, 1932. Обсуждение метафизического имперсонализма как основы взглядов Толстого на неотъемлемые права личности см.: Walicki. History of Russian Thought. P. 332–335.

210

Толстой Л. Н. Приближение конца // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 т., академическое юбилейное издание. Т. 31. М., 1954. С. 80.

211

См.: Гольденвейзер А. А. Толстой и наказание // Гольденвейзер А. А. В защиту права. С. 45.

212

Там же. С. 44.