Философия права русского либерализма

Валицкий Анджей

Столь же радикальными были взгляды Толстого на право. В отличие от Достоевского, он не считал, что идея отмены права недостижима на земле, он считал ее частью учения Христа в Нагорной проповеди и думал, что в действительности это учение очень практично и легковыполнимо. По его мнению, закон человеческий (в отличие от закона Христа) является насильственным орудием принуждения со стороны государства [213] . Его основное назначение состоит лишь в том, чтобы дать грубое оправдание всем тем актам жестокого насилия, посредством которых одни люди управляют другими и эксплуатируют их. Даже если бы право было воистину беспристрастным и преданным общему благу (чего на практике никогда не бывает), оно все равно было бы чрезвычайно вредно и разрушительно для нравственности. Причина этого, утверждал Толстой, очень проста: даже самые идеалистические, самые благородные толкования сущности права не свободны от смертельного греха законнического мышления – убеждения в том, “что есть положения, в которых можно обращаться с человеком без любви”. Однако для христианина “таких положений нет” [214] .

213

См.: Толстой

Л. Н. В чем моя вера? (1884) // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 23. М., 1957. С. 328–334.

214

Толстой Л. Н. Воскресение // Там же. Т. 32. М.—Л., 1933. С. 352.

Лучше всего свои взгляды на право Толстой изложил в своем “Письме студенту о праве” (1909). Оно было написано в ответ на письмо одного из студентов Петражицкого, И. Крутика, находившегося под глубоким впечатлением как философии права Петражицкого, так и толстовского отрицания права. С сомнениями и колебаниями он написал Толстому, излагая теорию права Петражицкого и спрашивая мнение Толстого о ней. Толстой воспользовался этим случаем, чтобы изложить свои взгляды на право и убедить молодого человека в том, что так называемая наука права есть не что иное, как умственный вздор, служащий конкретным и грязным интересам. Решающая часть рассуждений Толстого заслуживает того, чтобы привести ее здесь полностью:

“Право? Право естественное, право государственное, гражданское, уголовное право, церковное, право войны, право международное, das Recht, le Droit, право. Что же такое то, что называется этим странным словом? Если рассуждать не по ‘науке’, т. е. не по атрибутивно-императивным переживаниям [теории Петражицкого. – А. В.], а по общему всем людям здравому смыслу определить то, что в действительности подразумевается под словом ‘право’, то ответ на вопрос о том, что такое право, будет очень простой и ясный: правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставлять людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им – властвующим, выгодно, для подвластных же правом называется разрешение делать все то, что им не запрещено. Право государственное есть право отбирать у людей произведение их труда, посылать их на убийства, называемые войнами, а для тех, у кого отбирают произведение их труда и которых посылают на войны, право пользоваться теми произведениями своего труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают. Право гражданское есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землею и капиталами. Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать всех тех людей, которые они считают нужным ссылать, заточать, вешать; для людей же ссылаемых, заточаемых и вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным. То же самое и по международному праву: это право Польши, Индии, Боснии и Герцеговины жить независимо от чужих властей, но только до тех пор, пока люди, распоряжающиеся большими количествами войска, не решат иначе. Так это ясно для всякого человека, думающего не по атрибутивно-императивным переживаниям, а по общему всем людям здравому смыслу. Для такого человека ясно, что то, что скрывается под словом ‘право’, есть не что иное, как только самое грубое оправдание тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими.

Но права эти определяются законами, говорят на это ‘ученые’. Законами? да, но законы-то эти придумываются теми самыми людьми, будь они императоры, короли, советники императоров и королей или члены парламентов, которые живут насилиями и потому ограждают эти насилия устанавливаемыми ими законами. Они же, те же люди, и приводят эти законы в исполнение, приводят же их в исполнение до тех пор, пока законы эти для них выгодны, когда же законы эти становятся невыгодны им, они придумывают новые, такие, какие им нужно.

Ведь все дело очень просто: есть насилующие и насилуемые, и насилующим хочется оправдать свое насилие” [215] .

Теоретическое содержание этих выразительных слов можно охарактеризовать следующим образом: это соединение понимания права как распоряжений верховной власти (то есть командной теории права, характерной для правового позитивизма, хотя и не тождественной ему) [216] и анархо-социалистической критики права. Любопытно, что Толстой отказывается серьезно рассматривать резкую критику Петражицким всех разновидностей правового позитивизма; он считал само собой разумеющимся, что все право может быть сведено к позитивному праву, а само позитивное право сводится на практике к правилам, сформулированным теми, кто находится у власти. Таким образом, он подтверждал командную теорию права, доводя ее до логического конца, интерпретируя ее в духе социалистической критики права как средства угнетения, и выводил из этого убедительное, хотя и весьма грубое оправдание своего последовательного правового нигилизма.

215

Журнал “Толстовский Листок/Запрещенный Толстой”. Вып. пятый. М., 1994. С. 146–147.

216

“Необходимо подчеркнуть, – пишет Денис Ллойд, – что позитивизм [в философии права] совсем не обязательно связан с командной теорией права, хотя соединение их у Остина очень часто производит такое ошибочное впечатление. Например, можно придерживаться основного принципа позитивизма и все-таки отвергать командную теорию, как это делает Кельзен” (Lloyd, Dennis. The Idea of Law. Penguin Edition, 1981. P. 175).

Из этого

видно, как правовой позитивизм, и особенно командная теория права и “юриспруденция интересов” Иеринга [217] , мог быть использован для обоснования отрицательного отношения к праву. Неслучайно, что такое отношение господствовало в России в то время, когда правовой позитивизм пользовался почти всеобщим признанием во всех сферах юриспруденции. В начале девятнадцатого века, когда еще была жива классическая либеральная идея права как контроля за правительством и когда слово “право” все еще ассоциировалось более с ограничением власти, чем с манипуляциями с ее стороны, русские писатели были гораздо менее склонны противостоять “духу законов”. Для Александра Пушкина, величайшего русского поэта, верховенство закона являлось основанием и подлинного общественного порядка и личной свободы; в этом отношении он был близок к позиции Радищева и очень далек и от Достоевского, и от Толстого [218] . Это дает еще одно доказательство неточности произвольных обобщений об извечной вражде “русской души” и “духа закона”.

217

См. ниже, гл. 4, ч. 3.

218

См.: Гольденвейзер А. А. Закон и свобода. Проблема права в мировоззрении Пушкина // Гольденвейзер А. А. В защиту права. С. 95–113.

6. Проблема права в русском марксизме: Плеханов и Ленин

Перейдем теперь к марксизму в России, т. е. к наиболее значительной главе в истории дореволюционной русской мысли. В этой книге нет необходимости обсуждать все нюансы данного вопроса и все течения русского марксизма. Для того чтобы осветить проблему права в марксистской мысли России досоветского периода, достаточно ограничиться рассмотрением двух великих фигур – Георгия Плеханова, “отца русского марксизма”, и Владимира Ленина, создателя Советского государства.

Богдан Кистяковский считал, что ранний русский марксизм служил теоретическим обоснованием “новой волны западничества”, и ставил марксизму в заслугу то, что он начал “прояснять правовое сознание русской интеллигенции” [219] . Мысль Кистяковского заключалась в том, что Россия должна повторить путь стран Запада и пройти через капиталистическую фазу развития; это было основной идеей марксизма Плеханова, резко отличавшей его от народнической традиции и отводившей ему место на правом фланге русского революционного движения. Для Плеханова “прохождение через капиталистическую фазу” включало в себя не только максимальное капиталистическое развитие производительных сил, но и развитие соответствующей “надстройки” в форме конституционного и парламентского государства. Поэтому отход от народничества к марксизму означал для него выбор “длинного и трудного пути капиталистического развития” [220] . Будущая социалистическая революция, рассуждал он, должна быть отделена от политической революции (т. е. от свержения царского абсолютизма) некоторым периодом времени, достаточно длительным для того, чтобы капитализм в стране достиг наиболее полного развития, а российский пролетариат получил образование в школе политической свободы путем легальной деятельности в правовом парламентском государстве. Возможно, этот период будет более коротким, чем на Западе, потому что в России (благодаря влиянию Запада) социалистическое движение было организовано очень рано, когда русский капитализм находился еще на начальной стадии. Однако, с другой стороны, не следует его искусственно сокращать; он должен следовать естественной схеме развития, как это было в истории передовых стран Запада. В этом смысле русский марксизм был действительно новой волной русского западничества. Это ясно следует из слов Плеханова о том, что великой миссией российского рабочего класса было завершение вестернизации России, завершение дела Петра Великого [221] .

219

См.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции / Репринтное издание. М., 1990. С. 113.

220

Плеханов Г. В. Соч. 2-е изд. М. – Пг., 1923–1927. Т. 2. С. 325.

221

Там же. Т. 3. С. 78.

В течение длительного времени взгляды Плеханова на необходимое и желательное развитие России признавались “ортодоксальной” интерпретацией марксистской теории применительно к российским условиям. Дальнейшее развитие русского марксизма состояло в возникновении различных отклонений от плехановской “ортодоксальности”. Самым смелым отходом от нее была концепция перманентной революции Троцкого – концепция, которая полностью отрицала необходимость и даже возможность отделения буржуазной революции от социалистической. Первоначально Ленин не принимал ее – среди прочих причин и потому, что понимал требования русского крестьянства и поэтому особо отмечал “буржуазный” характер русской революции 1906–1906 гг. Но нельзя отрицать и того, что в 1917 г. он действовал в соответствии со сценарием Троцкого.

Исходя из своего толкования марксизма, Плеханов сделал вывод о том, что русские социалисты должны поддерживать русских либералов в их борьбе за “буржуазную свободу”. Защищая эту точку зрения, он часто ссылался на “Манифест Коммунистической партии”. Он особенно любил цитировать оттуда саркастические замечания в адрес немецких “истинных социалистов”, которые отказывались поддерживать немецких либералов в их борьбе за политическую свободу [222] . Он адресовал эти замечания народнической “аполитичности”, а позже – непримиримому антилиберализму Ленина. Вот эта цитата:

222

Там же. Т. 13. С. 169–170 (“О нашей тактике по отношению к борьбе либеральной буржуазии с царизмом”).