Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)
Шрифт:
Пора подводить итоги.
Возможно ли пресечение убийства другим убийством? Безусловно, нет. Не стоит наказывать убийцу, довольно с него акта мести, которому его подвергнут друзья и родственники убитого. «Дарую вам помилование, – говорил Людовик XV Шароле, убившему человека ради забавы, и добавлял: – Однако равным образом я дарую его и тому, кто убьет вас». В этих возвышенных словах заключена суть любого закона, карающего за убийство. [22]
Словом, убийство ужасно и отвратительно, однако низость эта во многих случаях оправданная; преступлением убийство нельзя признать ни при каких обстоятельствах, а в республиканском государстве оно вполне допустимо. Высказывания мои уже подкреплены примерами из мировой практики. Перед всяким, кто пожелает разобраться, стоит ли рассматривать убийство как поступок, наказуемой смертью, неизбежно встанет дилемма: является убийство преступлением или не является? Если убийство не преступление, то бессмысленно издавать законы, которые за него наказывают. Если убийство преступление, то карать за него подобным же преступлением – варварская и глупая непоследовательность.
22
Салический
Остается поговорить об обязательствах человека перед самим собой. В глазах философа, обязательства эти заслуживают внимания лишь в зависимости от того, насколько способствуют они нашему удовольствию или чувству самосохранения; отсюда следует, что давать те или иные практические рекомендации совершенно бесполезно, но еще более бесполезно – наказывать за их несоблюдение.
Единственное правонарушение такого рода, на которое способен человек, – самоубийство. Не стану терять время попусту, уверяя, что возводят это действие в разряд преступлений только люди недалекие, – всех сомневающихся отсылаю к знаменитому письму Руссо. В большинстве государств Древнего мира самоубийство считалось законным – как с политической, так и с религиозной точки зрения. Афиняне излагали соображения, побуждавшие их покончить с собой, перед Ареопагом, а затем пронзали себе грудь кинжалом. Все греческие республики снисходительно относились к самоубийству, законодатели строили на нем расчет, самоубийцы расставались с жизнью публично, превращая свою смерть в торжественное представление. Самоубийство поощрялось в республиканском Риме, становясь символом высшего жертвенного патриотизма. При взятии Рима галлами самые именитые сенаторы самоотверженно предавали себя смерти. Сегодняшние наследники славного этого духа перенимают и сопутствующие ему добродетели. Вспомним солдата, участвовавшего в кампании 92-го года и лишившего себя жизни от отчаяния, что он не сможет последовать за своими товарищами на битву при Жемапе. Беспрестанно равняясь на примеры былой доблести республиканцев, мы превзойдем их достижения и возвысимся над ними: новое государство сформирует новых граждан. Долгая привычка к деспотизму изрядно истощила наш боевой дух и испортила наши нравы, но мы на пути к возрождению; скоро, очень скоро освобожденный французский гений поразит мир возвышенными деяниями, прославив наш национальный характер; не пожалеем же ни добра своего, ни живота для сохранения свободы, доставшейся неизмеримо дорого; не будем отдаляться от цели; оплакивать жертвы не стоит – самоотверженность их добровольна, кровь пролита не зря; главное – единство и согласие, любой ценой, иначе все труды наши тщетны; усовершенствуем законы, приведем их в соответствие с величием недавних побед; первые наши законодатели не сумели преодолеть рабского почитания поверженного деспотизма, издав законы, подобающие тирану, которому они никак не отвыкнут поклоняться; переделаем за них эту работу, памятуя о том, что трудимся мы для республиканцев и для философов, смягчим законы, сделав их необременительными для народа.
После демонстрации на этих страницах ничтожности и незначительности большинства проступков, которым присвоили звание преступлений наши предки, одурманенные религиозными бреднями, задача наша сводится к минимуму. Примем нужные законы – немногочисленные, но действенные. Множество уздечек ни к чему, довольно одной, лишь бы не рвалась. Цели утверждаемых законов ясны: спокойствие и счастье гражданина, а также процветание республики. Хочу, однако, предостеречь вас, соотечественники: изгнав врага, не простирайте принципов своих и пыла за пределы французских земель; идеи насаждаются по свету лишь огнем и мечом. Прежде чем решиться на такой шаг, вспомните о плачевном опыте крестовых походов. Послушайте меня: едва враг окажется по ту сторону Рейна, оберегайте свои границы, оставаясь в родном доме; оживляйте свою торговлю, расширяйте рынки сбыта, энергичнее развивайте производство; добивайтесь расцвета искусств, поощряйте сельское хозяйство – это необычайно важно для государства, заинтересованного снабжать весь мир и не нуждаться в помощи извне, и тогда европейские троны рухнут сами собой: пример вашего благоденствия тотчас опрокинет их, исключая всякую необходимость вмешательства с вашей стороны.
Станьте неуязвимыми внутри своей страны, поставьте в образец другим народам разумность ваших порядков и ваших законов – и тогда любое в мире правительство всеми силами постарается вам подражать, сочтя за честь сделаться вашим союзником; если же, в суетной погоне за почестями, вы вместо забот о национальном благе вознамеритесь разносить по чужим странам революционные принципы, едва задремавший деспотизм тотчас воспрянет ото сна. Так стоит ли терзаться внутренними распрями, истощать финансовые и торговые ресурсы ради того, чтобы вновь раболепно целовать кандалы, в которые тотчас закуют вас тираны, воспользовавшись вашим рассеянием? Всего желаемого можно достичь, не покидая домашнего очага; предоставьте другим народам наблюдать, как вы счастливы – и они устремятся к собственному своему благополучию по проложенной вами дороге. [23]
23
Не забывайте о том, что на объявлении войны иностранным государствам настаивал именно нечестивец Дюмурье. (Прим. авт.)
ЭЖЕНИ ( обращаясь к Дольмансе). Вот сочинение, действительно заслуживающее звания «мудрого» и по части многих сюжетов настолько в духе ваших правил, что возникает
ДОЛЬМАНСЕ. Конечно, я разделяю кое-какие изложенные здесь положения, да и недавние мои высказывания, похоже, придают прочитанному привкус повторяемости...
ЭЖЕНИ ( прерывая). Не заметила излишних повторов. Разумные мысли не приедаются, хотя некоторые принципы я нахожу небезопасными.
ДОЛЬМАНСЕ. Что в нашем мире действительно небезопасно, так это благотворительность и жалость; доброта – слабость непростительная, множество приличных людей в ней раскаялись, столкнувшись с неблагодарностью и бесцеремонностью тех, кого некогда облагодетельствовали. Поместите на одну чашу весов все губительные последствия жалости, а на другую – неудобства, вытекающие из чрезмерной твердости, и, приглядевшись повнимательнее, вы убедитесь: последствия жалости непременно перевесят. Не станем углубляться, Эжени, из того, что сказано, извлеките необычайно важный для вашего воспитания совет: никогда не повинуйтесь голосу сердца, дитя мое, это самый ненадежный из путеводителей, дарованных нам природой, а потому старательно оберегайте себя от жалобных стенаний притворщиков. Лучше отказать в помощи тому, кто вызывает у вас сочувствие, нежели рисковать, оказывая содействие негодяю, интригану или склочнику. В первом случае расплата почти неощутима, во втором – ожидают большие неприятности.
ШЕВАЛЬЕ. А теперь позвольте мне переиначить все с начала до конца и по возможности опровергнуть идеи Дольмансе. Безжалостный ты человек! Что бы осталось от всех этих принципов, лиши тебя огромного твоего состояния – неисчерпаемого источника удовлетворения твоих страстей! Как бы ты заговорил, забрось тебя на несколько годков прозябать в жалкой нищете, которую ты так беспощадно вменяешь в вину обездоленным! Хоть единожды прояви к ним сострадание, не гаси порывов своей души, не ожесточай ее до полного бесчувствия к чужой беде! Когда тело твое, не знающее иной усталости, кроме пресыщения от утех, томно почивает на пуховиках, постарайся представить себе их тела, обессиленные работой по обеспечению твоего достатка. Уберегаясь от холода и сырости, они с трудом раздобывают немного соломы, чтобы не ложиться на голую землю, как животные; вокруг тебя вертятся двадцать последователей Комуса, ежеминутно пробуждая твою чувственность изысканными блюдами, а теперь взгляни на этих отверженных, оспаривающих у лесных волков горькие коренья, выкопанные из иссохшей земли; пока нечистые твои вожделения услаждают очаровательнейшие создания из храма Цитеры, бедняк, лежа рядом с угрюмой женой, делит радости со слезами пополам, и не подозревая о существовании утех иного рода; ты купаешься в роскоши; ты не отказываешь себе ни в чем; обрати же взоры на того, кто настоятельно нуждается в самом необходимом и на жалкую его семью; на женщину, отчаянно разрывающуюся между вниманием, которое она должна уделить мужу, находящемуся в таком же бедственном положении, что и она, и предписанной ей природой заботой о детях, – эта несчастная глубоко страдает от невозможности исполнить в полной мере обе священные обязанности – матери и супруги. Ну как, в силах ты слышать без содрогания ее призывы о помощи, ее мольбы поделиться излишками твоих богатств? И ты бесчеловечно ей откажешь?
Варвар! По-твоему, это не такие же люди, как ты? Но раз они на тебя похожи, отчего тебе назначено наслаждаться, а им – чахнуть? Эжени, Эжени! Не заглушайте в своей душе священный голос природы – он подсказывает помогать нуждающимся, и звуку его дано к нам пробиться даже сквозь пламя поглощающих нас страстей. Отбросим религиозные соображения – это чушь, согласен. Но зачем отвергать добродетели, внушенные чувствительностью? Наградой за любое соприкосновение с ними послужат нежнейшие и деликатнейшие наслаждения души. Один добрый поступок искупит все заблуждения ума, он усмирит угрызения совести, порожденные безнравственным поведением, создаст в глубине сознания священный уголок, там можно укрыться наедине с собой, загладить ошибки и прегрешения. Я молод, милая сестрица, я распутник, безбожник, ум мой порочен беспредельно, но сердце мое сохраняется незапятнанным – чистота его дарит мне утешение, смягчая дурные следствия свойственных моим годам причуд.
ДОЛЬМАНСЕ. Да, вы молоды, шевалье, сие сквозит в ваших речах. Вам недостает опыта, но ничего, я подожду; когда вы созреете, дорогой мой, и получше узнаете людей – вы перестанете хорошо о них отзываться. Человеческая неблагодарность рано иссушила во мне сердце, вероломство ближних навек истребило из него те роковые добродетели, для которых я, как и вы, возможно, был рожден. Порочность одних делает добродетельность смертельно опасной для других, и мы окажем ценнейшую услугу молодежи, советуя душить добродетели еще в зародыше. Ты что-то говорил об угрызениях совести, мой друг? Откуда им взяться в душе того, кто не усматривает преступления решительно ни в чем? Страшишься уколов совести – притупи ее жало: какой смысл каяться в поступке, раз ты проник в его суть и убедился в полной его пустяковости? О каком раскаянии идет речь, если не веришь в наличие зла как такового?
ШЕВАЛЬЕ. Угрызения совести исходят от сердца, а не от ума – софизмам, возникшим в голове, не под силу умерить движений души.
ДОЛЬМАНСЕ. Сердце обманывает, ибо является лишь внешним проявлением просчетов ума; добьемся зрелости ума – и сердце тотчас уступит. В рассуждениях надо придерживаться точных определений, иначе мы собьемся с дороги. Лично я не знаю, что есть сердце, – этим словом я обозначаю уязвимые места нашего рассудка. Разум – единственный и неповторимый факел, ясно освещающий мое сознание, пока я здоров и тверд, и меня не совратить с пути истинного; но едва я немощен, впадаю в ипохондрию или малодушничаю – я начинаю блуждать во тьме, считая себя чувствительным, хотя, в сущности, я просто слаб и нерешителен. Повторяю снова, Эжени: сентиментальность коварна, не доверяйте ей, она не что иное, как слабость души; от плача до страха один шаг – так короли превращаются в тиранов; отвергайте предательские советы шевалье: предлагая вам открыть свое сердце навстречу всевозможным мукам и горестям, он взваливает на ваши плечи груз чужих забот, а это обернется для вас сплошными потерями. Ах, поверьте, Эжени, поверьте: удовольствия, порождаемые бесчувствием, куда сильнее тех, которыми одаривает чувствительность! Сентиментальность действует лишь на одну струну вашего сердца, в то время как апатия затрагивает все до единой. Наслаждения дозволенные не идут ни в какое сравнение с наслаждениями запретными, с присущей им особой пикантностью, усиленной неоценимым блаженством нарушать общественные нормы и ниспровергать законы!