Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

де Сад Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа

ЭЖЕНИ. Ты одолел его, Дольмансе, блестящая победа! Речи шевалье едва задели мою душу, ты же обольстил ее и увлек за собой. Впредь, дорогой шевалье, желая уговорить женщину, взывайте к страстям, а не к добродетелям!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( поворачиваясь к шевалье). Да, это так, дружок, лучше бы ты вставил мне, да покрепче, довольно читать нам наставления: тебе не обратить нас в свою веру – ты только замутишь источник знаний, чьей влагой мы хотим опоить душу и ум этой очаровательной девочки.

ЭЖЕНИ. Замутить? О нет, нет! Вы сделали свое дело: то, что глупцы называют испорченностью, прекрасно закрепилось во мне, возврат к старому невозможен, принципы ваши прочно укоренились в моем сердце, и никакими софизмами, шевалье, их уже оттуда не выкорчевать.

ДОЛЬМАНСЕ. Она права, незачем нам обсуждать ваши ошибки, шевалье; лучше мы порадуемся вашим успехам.

ШЕВАЛЬЕ. Ладно, не стану отвлекаться, помня, ради чего мы здесь собрались. Что ж, не возражаю, двинемся прямо к

цели, а мораль свою я приберегу для людей иного склада, не столь опьяненных восторгами порока, как вы, и способных правильно ее воспринять.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Да, братец, да, да, в настоящий момент нам от тебя нужна только твоя сперма, а от морали нас избавь: она бессильна исправить таких развратников, как мы, которых и колесоватьмало.

ЭЖЕНИ. Дольмансе, вы пылко превозносите жестокость, и я забеспокоилась, не отразится ли она на наслаждении. Я отметила, сколь безжалостны вы во время утех, и чувствую, что и сама предрасположена к этой дурной склонности. Помогите мне разобраться в моих мыслях, сделайте одолжение, расскажите, что для вас значит предмет любви, доставляющий вам удовольствие?

ДОЛЬМАНСЕ. Ничего не значит, моя милая, ровным счетом ничего: разделяет ли он мое наслаждение или нет, испытывает ли он удовлетворение или нет, противно ли ему или даже больно – мне совершенно безразлично, лишь бы самому мне было хорошо.

ЭЖЕНИ. Правильно ли я поняла – лучше даже, если предмет этот испытывает боль?

ДОЛЬМАНСЕ. Разумеется, так гораздо лучше. Я уже объяснял вам: болевые ощущения оказывают сильное воздействие на наш организм, активизируя и обостряя животные инстинкты в нужном для сладострастия направлении. Загляните в серали – и в Африке, и в Азии, и на юге Европы, находящемся под турецким владычеством – и присмотритесь, обременяют ли себя владельцы прославленных сих гаремов, в момент собственной эрекции, заботой об удовольствии тех, кто их обслуживает: хозяин приказывает – ему подчиняются, пока он наслаждается – ему не осмеливаются возражать, едва он удовлетворен – следует удалиться. Среди правителей находились и такие, которые наказывали, как за непочтение к собственной персоне, того, кто дерзнул разделить их удовольствие. Султан Ашема без всякой жалости приказывал отрубать голову женщинам, осмелившимся забыться в его присутствии настолько, чтобы позволить себе оргазм, часто он отсекал головы провинившимся собственноручно. Это один из самых своенравных деспотов в Азии: он окружал себя только женщинами и отдавал им приказы с помощью знаков, и тех, кто неправильно его понимал, ожидала мучительная смерть – все пытки осуществлялись либо им непосредственно, либо у него на глазах.

Все это, дорогая Эжени, целиком основано на принципах, которые я недавно изложил. Как подняться на вершину наслаждения? Необходимо, чтобы все окружающие занимались исключительно нами, думали только о нас и во всем нам угождали. Когда прислужники доведены до оргазма, то они, несомненно, больше заняты собой, нежели нами, следовательно, блаженство наше нарушено. Нет мужчины, который в минуты полового возбуждения не мечтал бы стать деспотом: он ощутит себя обделенным, если кто-то другой испытает тот же восторг, что и он. Охваченный вполне естественной для такого состояния гордостью, он хочет стать единственным в мире существом, способным подняться до таких чувственных высот; сама идея о партнере как о человеке, имеющем, подобно ему, право на оргазм, устанавливает нечто вроде равенства, нанося непоправимый ущерб чарующему ощущению деспотизма. [24] Кстати, утверждение о том, что, доставляя удовольствие другим, мы усиливаем собственное наслаждение, – ложь. Бессмысленно призывать мужчину услаждать других – пока длится его эрекция, он весьма далек от желания быть кому-либо полезным. Мужчина легко возбудим, поэтому, причиняя боль, он использует приятную возможность проявить свое превосходство: он властвует, он – тиран.Его самолюбие торжествует.

24

Бедность французского языка вынуждает нас употреблять слова, вполне справедливо осуждаемые в нынешнем счастливо здравствующем государстве; надеемся, что просвещенные читатели правильно нас истолкуют и не станут путать абсурдность деспотизма политического с возвышенным величием деспотизма ничем не сдерживаемых страстей. (Прим. авт.)

Убежден: акт наслаждения – страсть, подчиняющая себе все остальные и в то же время собирающая их воедино. Стремление к господству в момент такого акта естественно и непреодолимо, подтверждением тому служат примеры из жизни животных. Сравните, как они размножаются в неволе и как – на свободе. Одногорбый верблюд доходит до того, что отказывается от спаривания в присутствии свидетелей. Захватите-ка его врасплох, то есть явите ему хозяина – он тотчас разъединится со своей подругой и убежит. Если бы в намерения природы не входило наделение мужчины превосходством в такие минуты, она не предназначала бы для его утех существ, уступающих ему в силе. Слабость, на которую обречены

женщины, бесспорно доказывает: природа не возражает, чтобы именно во время акта наслаждения мужчина, как никогда, ощущал себя всемогущим властелином, которому дозволено прибегать к любым действиям, в том числе к насильственным, вплоть до пыток. Отчего неистовство сладострастия столь сродни бешенству – не оттого ли, что в намерения матери рода человеческого входит трактовка совокупления как приступа гнева? Какой крепкий, хорошо сложенный, словом, полноценный мужчина не мечтает так или иначе подвергнуть свою партнершу грубому обращению? Прекрасно осознаю: для несметных толп идиотов, не отдающих себе отчет в собственных ощущениях, система изложенных мною воззрений окажется недоступной. Но какое мне дело до этих слизняков? Я распинаюсь не для них. Жалких обожателей женщин я оставляю у ног их зарвавшейся дульсинеи, пусть дожидаются, пока она осчастливит их своим вздохом. Это низкие рабы слабого пола, над которым им должно возвышаться, они радуются презренному очарованию цепей и носят их сами, вместо того чтобы по праву, данному им природой, заковывать в них других. Не станем отговаривать ничтожных этих тварей пресмыкаться: зачем проповедовать попусту? Только пусть не смеют они хулить то, что выше их разумения, пусть уяснят: личности, щедро одаренные душевными порывами и безудержным воображением – как мы с вами, мадам, – не разделяют их взглядов и живут иначе; именно к мнению достойных людей, сильных сердцем и умом, надлежит прислушиваться – мы для того и созданы, чтобы повелевать ими и поучать их!

Черт подери! У меня деревенеет!.. Позовите Огюстена, прошу вас. ( Звонят; тот входит.) Поразительно: все время, пока я вещал, великолепный зад этого красавчика не выходил у меня из головы. Все мои мысли невольно крутились вокруг него... Представь моим взорам этот шедевр, Огюстен. Готов целовать и ласкать его не меньше четверти часа! Иди же, иди ко мне, ненаглядный, меня сжигает огонь Содома, дай загасить его в твоей прекрасной жопе. Никогда не встречал таких изумительных ягодиц... Ослепительная белизна! А теперь мне хочется, чтобы Эжени, стоя на коленях, сосала в это время его член. Так ей будет удобно подставить свою задницу под натиск шевалье, а госпожа де Сент-Анж, сидя верхом на спине Огюстена, поднесет к моим губам свои ягодицы; вооружившись пучком розог и слегка склонившись, она отхлещет шевалье, надеюсь, этот возбуждающий обряд подвигнет его не щадить нашу ученицу. ( Поза выстраивается.) Да, вот так. Как нельзя лучше, друзья мои! Сказать по правде, заказывать вам такие картины – одно удовольствие. Ни один в мире художник не в силах с вами тягаться!.. Тесновато в заду у этого полюбовничка! Попробую-ка там разместиться... Вы будете столь добры, мадам, чтобы позволить мне, пока я внутри, кусать и щипать ваше роскошное тело?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Сколько угодно, дружок; только предупреждаю: месть моя будет ужасна. Клянусь: за каждое нанесенное оскорбление я буду пукать тебе в рот.

ДОЛЬМАНСЕ. Ну чертовка! Еще угрожает! Так и подмывает тебя обидеть, дорогая. ( Кусает ее.) Посмотрим, как ты сдержишь слово. ( Она пукает.) Ах, разрази меня гром! Как восхитительно!.. ( Шлепает ее и в ответ получает еще один пук.) О, да это просто божественно, мой ангел! Прибереги для меня еще несколько порций к моему семяизвержению... и будь уверена, я обойдусь с тобой со всей грубостью... со всем хамством... Тысяча чертей! Больше не могу... я сливаю!.. ( Кусает ее, шлепает, она беспрерывно портит воздух.) Видишь, как я с тобой строг, засранка... как я тебя укрощаю... Еще один разик сюда... теперь туда... и вот заключительное надругательство над обожаемым идолом! ( Он кусает отверстие ее зада; поза нарушается.) Как вы там, юные мои друзья, что успели натворить?

ЭЖЕНИ ( с вытекающей из ее зада и из ее рта спермой). Ох и досталось мне, учитель! Взгляните, как отделали меня ваши воспитанники! У меня полный рот и полный зад, меня просто распирает от спермы!

ДОЛЬМАНСЕ ( разгорячившись). Погодите, не успокоюсь, пока вы не вольете мне в рот ту сперму, которой шевалье одарил вашу жопу.

ЭЖЕНИ ( исполняя просьбу). Какое чудачество!

ДОЛЬМАНСЕ. Ах, что может быть вкуснее спермы, добытой из недр прекрасной задницы! Блюдо богов! ( Проглатывает.) Видите, какой я ценитель? ( Поворачивается к Огюстену, целуя его в зад.) А теперь, милые дамы, с вашего позволения, мы с этим юношей ненадолго уединимся в соседнем кабинете.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Вы что, не можете позабавиться с ним здесь?

ДОЛЬМАНСЕ ( тихо и загадочно). Нет. Есть вещи, требующие соблюдения полной тайны.

ЭЖЕНИ. Ну надо же! Объясните нам, по крайней мере, о чем идет речь.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Не отпущу его, пока не откроется.

ДОЛЬМАНСЕ. Вы действительно желаете это знать?

ЭЖЕНИ. Непременно!

ДОЛЬМАНСЕ ( увлекая Огюстена). Что ж, дорогие дамы, пожалуй... хотя на самом деле о таком лучше не распространяться.