Флакон чувств
Шрифт:
Блеск металла и стекла. Море яркого солнца, хоть купайся в этой желтизне, что ласкает теплотой мнимой любви. Подошву ботинок обжигает горячий асфальт – день оборотами мощного космического двигателя приближается к своему пику. Круглый, обустроенный человеческим родом шарик подставил жару Солнцу один из остывших за время ночи обитаемых кусочков, окруженных синей соленой водой.
– Вам чем-нибудь стоит заняться, – догнала Эбигейл одиноко шествующего и внимательно рассматривающего каждый дом.
– Знать бы, что было раньше.
– Да что вы уцепились за это прошлое? У вас
– Но ведь нельзя бросать…
– А вы возьмите и бросьте, – нетерпеливо перебила та, – найдите новое занятие.
Эдмунд пожал плечами и пошел дальше как ни в чем ни бывало. Когда они свернули на грязный переулок, вынырнув из плотного потока воды, Эбигейл вдруг ни с того ни с сего заметила:
– Мы все варимся в одном котле, под одним огнем. Бултыхаться в теплой воде или стремиться из заведомо закипающей – главное людское различие.
Тему Флоренс не поддержал, сразу же переменил:
– Нет вы заметили, как тот на меня брезгливо смотрел?
– Просто он не понимает вас и полон серьезными заботами, – оправдывала мистера Росса Эбигейл, быстро семеня, когда Флоренс намеренно не замедлял шаг. Платье девушки от быстрой ходьбы и встречного ветра развевалось бело-голубой пышностью.
– И не собирается вникать в суть! В том человеке напрочь исключены такие понятия как сочувствие, уважение, милосердие и прочие другие.
– Но ведь и вы тоже отказываетесь понимать его.
– Может быть, – неохотно согласился тот.
Осознание собственного потребительского эгоизма оставалось для него недоступным.
– Какие планы на вечер?
– Попробую разыскать ту вчерашнюю девушку.
– Очень верю, что у вас все получится, – обиженно процедила Эбигейл.
Чем больше Флоренс отстранялся, тем сильнее Эбигейл хотелось нагнать его, приписывая мужчине несуществующие качества, что еще больше подстегивали, приманивали, упорно твердя, будто последняя надежда на счастливую жизнь бесследно уходит… И все же попытка догнать Флоренса была настолько бессмысленна, как попытка космического корабля превысить скорость света. Легкий ветерок бушевал со свойственной ему слабостью, легкие его порывы приподнимали небольшие клочья неприкрытых головными уборами волос. С печалью моряка, следящего за тем, как удаляется родная земля, Эбигейл наблюдала за недоступными мужскими губами.
– Почему вы избегаете меня?
Тот продолжал идти как шел, разбрасывая любопытство направо-налево, будто никто и не тревожил требовательно-упрекающим вопросом.
– Потому что раздражен, потому что вы – не мое прошлое, вы лишь непонятное расплывчатое пятно издали, но вы не часть моей сущности, вы чужак, пытающийся кой-как повлиять на меня, чтобы я заинтересовался вами, но единственное, что по-настоящему мне интересно, – это моя лента времени. Вы же, рассказав все, что знаете, более ничего дать мне не в состоянии, но я благодарю вас и за то ничего и страстно желаю, чтобы наши пути наконец разошлись.
Прозвучавшее почти что оглушило Эбигейл; она, как вкопанная, замерла тонким деревцем на месте. Маленький мир женских мечтаний разрушился, с болью впился в кожу… Оскорбленная до того предела, когда грудь более не может сдерживать крик, она, повысив голос, бросила угрозу в спину:
– Что ж, приятного вечера.
Волна гордости подхватила и понесла ее в ровно противоположную
Часов в семь вечера кафе кишело людьми, заказывающими и ждущими. Запах аппетитных булочек и кофе плел уютную атмосферу. Эдмунд чудом успел занять освободившийся перед его появлением столик и более двадцати минут под видом невинно пьющего кофе гостя ворошил глазами каждое женское лицо официанток под жужжание людских голосов, перекрикивающих музыку.
– Тут у вас девушка работает. Красивая. Волосы каштановые, собранные в хвостик. Невысокая, с небольшой родинкой на верхней губе, – осмелился Флоренс, подозвав официанта, на лице которого с каждым новым услышанным словом сильнее разрасталась хитрая улыбка – будет что обсудить.
– Дарсия, более никто на ум и не приходит, – ответил тот, едва подумав.
Официант раздражал своей дурацкой привычкой теребить жиденькую бородку.
– А вы не знаете, где она живет?
Неодобрительный взгляд ответил сам за себя, чего Флоренс упустил из вида, продолжая наблюдать теперь за каждым: его интересовало как люди едят и пьют, как некоторые, запихнуть кусок булки в рот, под давлением голода неуверенно прикасаются к выпечке, медленно отрывая маленькие кусочки зубами и тщательно пережевывая, сверля глазами коричневый простор стола.
– К сожалению, сэр. Что-нибудь еще желаете? Может, клубничный чизкейк? Сегодня они превосходны, берут нарасхват. Их всего-то осталось все около пяти штук!
– Они правда настолько хороши?
– Еще бы, взгляните вот туда.
За соседним столиком и вправду блондинка отламывала пластмассовой вилкой кусочки клубничного чизкейка.
– Хорошо, принесите один, пожалуйста, и счет тоже.
Особого впечатления десерт не произвел, но это был тот вкус, который выпал из памяти и теперь открылся вновь, в первый раз, даря удивление, первые эмоции, чтобы уйти на полку непривлекающего.
Всюду шелестели языки, двигались розовые губы, блестели зрачки; людское оживление навешивало своим количеством на одиночку ярлык изгнанника, который, несмотря на жгучее желание ворваться в ауру этих льющихся слов, изречь свои идеи и завоевать даже самое ничтожное внимание, никак не улавливал сути. Смех ото всех сторон действовал криком на и без того напуганного. Головокружение. Окна, а вместе с ними разноцветные автомобили, по-разному разодетые прохожие, дома, деревья, столы, стулья, головы – все кружилось бешеным ритмом, размываясь в одну сплошную небрежную кляксу красок. Стул напротив заскрипел, отодвигаясь, чтобы на нем смогла воссесть величественная скука – главный человеческий порок, скрывающийся под множеством масок: ложная усталость, когда, на самом деле, отсутствует заинтересованность или целеустремленность, обычная скука, когда привычка бездействовать – образ жизни, занятость неважными, пагубными делами, отбирающими время под предлогом какой-никакой, но бесполезной занятости, и бесконечная коллекция прочих. Жизнь – это не только выживание, это еще и незатухающая до самого конца борьба с самим собой.