Флудий & кузьмич

Ильенков Андрей Юрьевич

– Вот то-то и оно что под градусом: а что у пьяного на языке, то и на уме, - поддакивал я, доказывая местному гуманоиду, о, Святая Бесконечность (!), что я – пришелец; да если бы мне ещё неделю назад сказали об этом, то клянусь - до коликов рассмеялся гомерическим смехом в лицо «Нострадамуса» и послал бы куда Макар телят не гонял.

– Так выходит всё это правда что ли? – почти уверовал моему признанию возбуждённый и растерянный егерь.

– Нет, кривда…- даже обиделся я, - тебе, Кузьмич, бумагу показать, что я с другой планеты или фокус с яблоком повторить?

–

Нет с документами – шабаш! – насмотрелись уже, хватит, а яблоко…почесал бороду сомневающийся егерь, – это может гипноз какой…

– О, горе мне! Ну, тогда разуй глаза и посмотри на малютку в конце-концов: ты когда-нибудь, где-нибудь видел, что б на подобном летали да ещё по таким траекториям и на такой скоростью?

– Это, конечно, впечатляет, - начал соглашаться он.
– Ты не обижайся, мил человек или кто ты теперь есть - не знаю как теперь тебя величать-то…

– Так Федей и зовите, если хотите…- продолжал я немного дуться на излишнюю подозрительность и предосторожность по отношению ко мне со стороны Кузьмича.

– Ну, Федя так Федя, - успокаивался и как будто оттаивал егерь, - ты пойми: не знаю, кто как, - он хитро подмигнул Наденьку, - а лично я - в первый раз с пришельцем встречаюсь, так что не бери в голову…Христа ради если что.

– Да ладно, чего там, я ж понимаю, стресс и всё такое, сам пошёл на должностное преступление - видит Бог, что не мог уже больше изворачиваться…. тем белее перед вами, - и я, наконец, облегчённо вздохнул полной грудью, сбросив недельный груз недоговорённости и лукавства.

– Ну, так что дальше-то делать будем, братья и сёстры по разуму? – вроде бы окончательно пришёл в себя егерь.

– А ничего, - вам, как родным, - я признался, а для остальных пусть всё останется как и было ведь всё равно никто не поверит.

– Это точно, чего доброго ещё и в психушку упекут, как председателя. Кстати, я тебе ещё не говорил: Бориску-то окаянного после нашей воспитательной работы – в жёлтый дом определили: говорят, стал на начальство кидаться, кусается и всех грозится в тюрьму посадить, а с этим у нас не шутят – сразу упакуют куда следует. Жалко конечно гадёныша, но ведь сам напросился…

– Да…скверная история вышла, - согласился я, впервые за время разговора, оглянувшись в сторону «малютки», где братья поочередно заглядывали через люк вовнутрь ещё целой «малютки», видимо, чего-то выспрашивая у Ломакина.

– Погоди, - встрепенулся Кузьмич, - а если участковый на деревне растреплет, что ты, мол, не ты - как тогда?

– Не разболтает – у него резона нет: Бориска в психушке, улик против нас нет, а я – на неопределённое время исчезну в неизвестном направлении. А на нет, как известно, и суда нет: через месяц другой вообще всё забудется.

– А как же…я? – робко спросила Наденька, не сводя с меня своих огромных изумрудных глаз, в бездонной глубине которых, как в буре смешались тревога и вера.

– Да, а как же помолвка, свадьба, наконец?
– поддержал в вопросе Кузьмич дочь, я же уже всех наших пригласил, даже Василича - будь он не ладен.

– Не

переживайте, родные мои - всё будет…и с участковым улажу, но…позже: ведь я… люблю тебя… Наденька и беспредельно уважаю твоего отца… И – клянусь: что бы мне это не стоило – приложу все силы, что бы впредь ваша жизнь была счастливей и достойней! – вырвалось из меня, под давлением давно сдерживаемых чувств, как из рупора громкоговорителя что-то вроде присяги.

– Эк тебя, зятёк разобрало, - неожиданно расчувствовался Кузьмич, - словно на митинге, а впрочем, спасибо на добром слове: и дай Бог всем нам удачи, - печально выдохнул Кузьмич, - значит, опять улетаешь?

– Увы…- грустно кивнул я поникшей головой, - через час межгалактический тоннель времени закрывается, и мне кровь из носу надо быть на звездолёте…иначе…

– Понятно…- согласился о чём-то крепко задумавшийся Кузьмич.

– Наденька, а ты…ты… будешь меня ждать? – осмелился я задать, возможно, самый важный в жизни вопрос.

– Да…- прошептала она голосом такой нежности, грусти и при этом бескрайней веры, что у меня сжалось сердце и перехватило дыхание, - а ты… скоро вернёшься?

– Я…честно, Наденька, не знаю: может через неделю, может через месяц…может…, но вернусь обязательно – верь мне, милая…- едва выговорил я сдавленным от чувств и напряжения голосом нужные слова.

– Я верю тебе…- чуть громче ответила Надежда, украдкой смахнув с ресниц проступившие слёзы неминуемой разлуки.

– Нда… прям, как в кино, ядрёна кочерыжка, - кашлянул смутившийся трогательному моменту Кузьмич, и снова закурил, тяжко вздыхая и охая.

– Да, чуть не забыл – я ж вам подарки привёз…- невольно разрядил я гнетущую паузу, вспомнив про собранные в пещерах Тибета драгоценности, которые неприятно оттягивали внутренний карман и постоянно давили на впалую грудь; и я аккуратно высыпал их на самый большой пенёк.

Невероятно-чистого блеска алмазы, нежно-алые рубины и небесно-бирюзовые сапфиры, которые тысяча цветной мозаикой отражали свет мерцающих звезд, золотистой луны и вальсирующего огня костра на минуту заворожили нас своей вселенской красотой. Мы стояли, как парализованные, не сводя очарованных глаз со сверкающего произведения мирового искусства, где его творцом выступила сама Природа, каждый думая о своём, сокровенном.

– Ну, это уж, Федь, лишнее, - первым вышел из оцепенения егерь, - тут, небось, не на один пароход хватит: солить что ли их прикажешь?

– Я понимаю, Кузьмич, что это ничто по сравнению с той бесценной помощью, которую от всей души, отдав едва не последнее, вы с ребятами оказали мне, когда я по воле судьбы оказался один на один с бедой на чужой планете, - пропустил я мимо ушей от волнения саркастическую иронию егеря. - Я также осознаю, что для людей, подобных вам, деньги – далеко не главное, но…в жизни может всякое может случиться – глядишь и пригодятся когда; разделите всё это поровну между всеми, приняв, как подарок от чистого сердца, на долгую память в знак искренней благодарности, и, как говорится, не дай Бог, - чёрный день.