Фокус
Шрифт:
А потом меня снова вызывают на работу — вести прямой эфир с крутым рэпером. С тем самым, чьи песни не покидают моего плеера, и которого я считаю мастером говорить о сложном в коротких рифмованных строчках. А у меня ноль идей, о чем с ним говорить. Просто пустая башка. И пока я вместо того, чтобы снова везти дочку в театр, мчусь на студию, в голове пульсирует только одно: «Я справлюсь, это просто мандраж, бывает у всех, хули там, не мальчик же!»
И пока эфир проходит в хорошей спокойной обстановке, а я начинаю верить, что хотя бы под конец дня жизнь повернулась ко мне лицом, а не жопой, сотрудница, которая на добровольных началах развлекает
— Андрей, по-моему, у Сони температура, — взволнованно говорит Жанна.
Сова сидит на диване и выглядит немного сонной, лбом прижимаясь к своей игрушке.
Я знаю, что у нее температура по первому взгляду на лихорадочно-красные щеки. И по тому, как Соня при виде меня неловко возится и протягивает руки. У нее припухшие глаза, как будто она толком не выплакалась.
— Я принесу аптечку, — говорит Жанна и с облегчением сбегает. Она у нас чайлдфри, на самом деле заслуживает памятник уже за то, что согласилась присмотреть за моей малышкой. Так что я даже не думаю обижаться, что она с радостью возвращает непосильную ношу.
— У меня голова болит, — жалуется Сова, и прикипает ко мне, когда беру ее на руки. — И глазки.
Горячая, как печка.
У Сони тридцать восемь. И меня почему-то грызет именно ровное число. Почему не тридцать семь и девять? Откуда вообще эта температура? Не могу назвать свою Совушку болезненным ребенком, но за четыре года я успел стать почти ходячей энциклопедией по детским болячкам. И научился принимать превентивные меры. Ну как минимум от простуды. Хотя, блин, о какой защите можно говорить, когда ребенок ходит в детский сад?
В голове начинает зудеть… Что-то такое, что в пятницу сказала няня, когда я забирал Соню. Что-то такое, чему я, задолбаный работой и недосыпом, не придал значения. Что-то о…
Соня возится у меня на руках, отодвигается и начинает яростно скрести пальцем по крохотному пузырьку на щеке.
Ветрянка, черт!
В рабочей аптечке, само собой, нет ничего жаропонижающего для детей, но пузырек всегда есть у меня в машине. Соня безропотно «съедает» всю порцию лекарства и по дороге домой даже успевает задремать. Я перекладываю ее в кровать и вызываю «скорую». Пока жду врача, набираю мать и спрашиваю, как мы с братом переносили ветрянку.
И узнаю еще одну «хорошую новость» — ветрянкой переболел только Антон.
— Я обязательно заболею? — спрашиваю, чтобы уцепиться хоть за какую-то надежду. Мне нельзя болеть, нельзя сейчас падать в постель на неопределенный срок и уж точно нельзя превращаться в температурящее страшилище в крапинку.
Я знаю, что во взрослом возрасте ветрянку переносят намного сложнее, одного моего приятеля, который к тридцати уже успел обзавестись двумя детьми, еле откачали. Правда, только с его слов, но это не очень расходится с тем, что я и так слышал.
— Скорее всего, — не оставляет надежды мать. — Завтра я приеду, ты один не справишься.
— Ма…
— Ты же один? Или уже нет?
Я хорошо слышу эту немного колючую, хоть и приправленную материнской заботой иронию, на которую она имеет полное право, потому что раньше, до Сони, я вел совсем не монашеский образ жизни, и количество прошедших через мою постель женщин, наверное, стремится
— Никого нет, — скупо отвечаю я и, прижав телефон плечом к уху, быстро иду открывать дверь. — Приезжай. Буду очень благодарен.
Врач осматривает Соню, выписывает длинный список лекарств и успокаивает тем, что в ее возрасте ветрянка — совсем не страшно. Спрашивает, болел ли я, и в ответ на мое «нет», делает такое лицо, будто смотрит на смертника.
— А зеленкой мазать обязательно? — Вспоминаю своего брата в этих ужасных точках, и меня передергивает от мысли, что через несколько дней я тоже буду таким красавчиком. Блин, в наше время медицина уже так далеко ушла, неужели нет каких-то бесцветных средств?
Врач смотрит на меня как на дебила и обстоятельно читает лекцию на тему того, что прыщи нужно мазать не для того, чтобы они прошли, а чтобы контролировать появление новых. И с иронией говорит, что «зеленка» бывает не только зеленая, но и розовая, а девочки любят этот цвет.
— В общем, передайте все это вашей маме, — в завершение говорит женщина, и когда я делаю непонимающую рожу, поясняет: — Жене.
Просто киваю и спроваживаю ее за дверь. Когда люди узнают, что я отец-одиночка, их реакция слишком предсказуема: сочувствующий взгляд, гора советов, умные слова о женщинах-кукушках и все такое. Никому и в голову почему-то не приходит, что я даже рад, что все именно так — мне нравится быть отцом, но четыре года назад я не был готов становиться мужем не той женщины, и не то, чтобы готов становиться им сейчас.
На всякий случай проверяю свой телефон — пара сообщений от коллег, издевательское сообщение от Антона и угроза «нагрянуть в гости, чтобы увидеть, как я превращусь в Халка». Сообщение от Королевы: «Хоть ты и делаешь вид, что тебе на меня плевать, я все равно знаю, что ты волнуешься, как я доехала, поэтому скажу — все хорошо». Удаляю эту ересь сразу и на всякий случай заношу Лену в игнорлист. Только сейчас доходит, что это пора было сделать давно.
И ни одного слова от Йори. Хотя прошла куча времени. Понимаю, что сам предупредил, что буду занят и что могу быть оффлайн, но в такие моменты меня немного цепляет ее нежелание писать мне первой. Как будто если она напишет какую-то обычную фразу или поделится чем-то, чем занимается прямо сейчас, я превращусь в того сраного Летчика, который убил ей самооценку разговорами о навязчивости женщин.
Ладно, уложу Сову спать и напишу.
Но, как обычно, я просто выключаюсь рядом со своей больной малышкой. Просыпаюсь около трех ночи, чтобы проверить температуру и радуюсь, что цифры на электронном термометре не перевалили за тридцать семь и восемь.
Ни слова от Йори.
Упрямая женщина.
Или, может, ей все равно? С какого хрена я вообще решил, что она только то и делает, что ждет, когда я напишу? Только потому, что всегда почти сразу отвечает? Это просто вежливость и воспитание, а еще у нее в телефоне, кажется, несколько важных чатов — и она сама говорила, что в большей или меньшей степени, но вынуждена быть почти постоянно онлайн.