Фокус
Шрифт:
Я снова пытаюсь втиснуть пижаму, но это бесполезно. Легче натянуть сову на глобус.
И обессиленно сползаю на пол, закрываю лицо руками. Нужно выплакаться. Выреветься. Выораться в конце концов. Но я просто не могу. Как будто меня скрутили ржавой колючей проволокой, а рот закрыли стальными скобками. И все накопленные чувства клокочут во мне маленькими взрывами, как ядерный реактор в саркофаге: все взрывается глубоко внутри, разрывает меня на так много кусочков, что и не понять, почему я до сих пор жива и не истекаю кровью от миллионов маленьких трещин.
— Я всех подвела, ба, — говорю, роняя голову на скрещенные
— Ну, отступление — это еще не проигранная война, а только проигранное сражение, — философски изрекает бабушка. — Что случилось? С женихом поругалась?
А я не знаю, что ей ответить. Нет, я ни с кем не ругалась, я просто, как многие героини моих же книг, сперва сделала, а уже потом подумала. И самое ужасное, что уходила я с твердой уверенностью, что спасаю то немногое, что от меня осталось, а сейчас мне не нужно ничего, не жалко даже порванного в клочья сердца, потому что я не знаю, как буду жить дальше. Что будет с моим миром завтра и послезавтра, если уже сейчас мне хочется скулить от боли, а ведь на моих руках еще остался запах моего Андрея.
Странно, но улица подавляла меня своим шумом, но сейчас стены снова надвигаются, грозя раздавить.
— Я пойду… погуляю.
Чувствую, как вырываюсь из сухих, но крепких рук этой мудрой женщины. Она говорит, чтобы хоть шапку одела, потому что снова свалюсь в постель с температурой. Почти наверняка свалюсь, но может это и к лучшему. Хотя бы неделю проведу в счастливом беспамятном бреду.
Пока иду по лестнице — перед глазами все плывет, рука дважды промахивается мимо перил, уже перед выходом спотыкаюсь о маленький порожек.
Выхожу на крыльцо, в тусклый свет фонаря, набираю в грудь колючий морозный воздух — и проглатываю, с болезненной судорогой.
— Не надоело от меня бегать, выдумщица? — Андрей опирается о капот машины, скрестив руки на груди и вытянув перед собой ноги. Даже без куртки, как будто на улице весна, а весь снег — бутафорский. — Не надоело делать вид, что я тебе на хрен не нужен? Я же и поверить могу.
Он… настоящий? Или у меня уже горячка?
— Ты… настоящий? — Мой мозг официально отключается.
— Подойди и проверь.
— Нет! — почему-то выкрикиваю я, и в ответ на мои спрятанные за спину руки, Андрей заливается смехом. — Пусть ты лучше будешь моей фантазией.
Лучше бы, конечно, самой реальной в мире фантазией.
— Ладно, маленькая, а теперь вернись в дом, оденься во что-то теплое и выходи ко мне.
— Мне не холодно. — Я бы даже сказала, что слишком жарко, как будто меня медленно доводят до кипения на маленьком огне. И кровь приливает к лицу сразу вся, тяжело, чуть не сшибая с ног, а потом уходит, как прилив, и меня тянет назад. Хорошо, что есть перила и я хватаюсь за них двумя руками, как будто следующей волной меня смоет со скользкой палубы. — Мне очень, очень… очень жаль.
— А мне очень жаль, что ты — упрямая, как… — Андрей громко и нарочито выразительно откашливается в кулак. — В дом, женщина, оделась тепло — и вышла ко мне. Что-то не ясно?
Умом я понимаю, что он ведет себя просто отвратительно: командует, не пытается быть хоть немного более осторожным в выражениях,
— Мне до трех что ли считать? — подсказывает Андрей.
— Я боюсь, что ты куда-то денешься, — озвучиваю совсем уж невыносимую глупость. И быстро, пока он не высмеял ее более едко, продолжаю: — Хотя, стал бы ты приезжать, чтобы потом деваться с глаз, да?
— Умница. Я жду.
Я возвращаюсь обратно в квартиру, и судя по тому, что бабушка встречает меня на пороге с чашкой горячего, пахнущего липой чая, она видела моего гостя в окно. Неловко благодарю ее, натягиваю варежки и шапку, обворачиваюсь шарфом до самого носа, в надежде, что хоть так спрячу красные от стыда щеки, беру кружку и выхожу на улицу.
— Ты вышла с чаем? — Андрей вздыхает и немного устало улыбается.
— Бабушка волнуется за мой душевный покой, — выбираю самую размытую формулировку. — Она из тех, кто считает, что липовый чай — лекарство от всех болезней. Даже от переломов
— А от неуверенности от помогает? — Андрей немного подается вперед, а я инстинктивно отступаю назад. Он проводит ладонью по колючему подбородку. Передергивает плечами. —Вроде рожа та же самая, в Квазимодо не превратился.
— Я не могу трезво мыслить, когда ты вторгаешься в мое личное пространство. — Хотя, куда уж больше, если даже на расстоянии я чувствую его запах и из последних сил сжимаю ладони вокруг кружки, чтобы не броситься к нему на шею. Может быть, этот разговор — самый последний в нашей жизни. Может быть, он приехал сказать, как сильно разочарован и я стала последней каплей, переполнившей его чашу терпения и доверия женщинам. — Я должна сказать тебе, почему ушла. И лучше делать это с холодной головой. Так что, пожалуйста, стой, где стоишь.
— Уверена, что хочешь первой? — с сомнением переспрашивает Фенек.
— Абсолютно.
Именно сейчас — мой Рубикон. Я же себя знаю: либо скажу все, как есть и прямо сейчас, либо больше никогда не заикнусь, и до конца жизни буду носить несказанные слова мешком с камнями.
— Если ты по поводу того, что сказал мой брат…
— Андрей, пожалуйста! — Я поздно соображаю, что от нервов даже топнула ногой, а мой невозможный мужчина в ответ на это просто делает приглашающий жест, оставляя за мной право первой нести чушь. — Спасибо.
Я открываю рот — и закрываю его, не проронив ни звука. Потому что моя решимость, которой было так много, что она распирала меня изнутри как воздушны шарик, внезапно беззвучно лопается. И остаюсь только я: маленькая испуганная выдумщица, в самый ответственный момент своей жизни внезапно разучившаяся говорить.
— Я знаю, что пообещала тебе свою помощь, — неуверенно начинаю я. — Что ты на меня рассчитываешь, потому что доверяешь. Честное слово, я никогда в жизни не хотела обмануть твое доверие или подвести, или оставить одного в ответственный и важный момент. Но я… правда не могу. Твой брат прав: тебе нужна женщина с холодной головой, которая будет хорошим деловым партнером и никогда не наделает глупостей.