Французская революция: история и мифы
Шрифт:
Из 5 депутатов третьей группы, которые не числятся в списке "левых", 4 мы всё же можем идентифицировать именно как таковых (2 якобинца, 1 фельян и "оратор" Нэрак, разделявший взгляды большинства), а одного – П.Ф. Лалье (Laslier), торговца лесом из Рамбуйе, – как "правого". Он подписал протест против принятия Конституции и был дважды включен в списки "правых" (с. 541). Итого результат по третьей группе: 12 "левых", 2 "правых", 1 не идентифицирован.
4. "Предположительно правые". Из 15 человек, условно отнесенных к этой группе, – для 6 принадлежность к правому крылу подтверждается тем, что и современники включали их в списки "правых", причем пятерых – дважды. Кроме того, негоцианты Е.Ж. Ожье (Augier) из Ангулема и Ж. Гаше-Делиль (Gaschet-Delisle) из Бордо подписали протест против принятия Конституции. Также к "правым" может быть отнесен и А. Катрефаж де Ларокетт (Quatrefages de Laroquette) – негоциант из Нима. Хотя его имя и упоминается в списке "левых", он голосовал не только против присоединения Авиньона, но и, как он сообщил в частной переписке, против отмены дворянских титулов (с. 780). Наконец, лионский торговец кожами Э. Дюран (Durand) не оставил о своём пребывании в Собрании иных сведений, кроме голосования по вопросу об ассигнатах "против", а по вопросу об Авиньоне – "воздержался" (подал незаполненный бюллетень) (с. 323).
5 человек из этой группы мы должны отнести
Политические пристрастия двух марсельских негоциантов, вошедших в эту группу, нам по имеющимся данным идентифицировать не удалось. С одной стороны, оба голосовали против эмиссии ассигнат, с другой – были включены современниками в список "левых". Из них Ж.А. Делаба (Delabat), довольно долго отсутствовавший в Собрании по состоянию здоровья и ни разу не выступавший, ничем другим себя не проявил (с. 267), а Л. Лежан (Lejeans), хотя и брал дважды слово, но лишь по частным вопросам (с. 577-578).
Итого в четвертой группе – 8 "правых", 5 "левых" и 2 не идентифицированы.
5. "Колеблющиеся". Из 11 депутатов, предварительно выделенных в пятую группу, к "левым", по результатам последующей проверки, отходят 8. Принадлежность к этому крылу 5 из них, в том числе "оратора" Руссийу, определяется по членству в Клубе фельянов. Что касается остальных трех, то левые симпатии нантского негоцианта Ж.Э. Сигонь де Мопассана (Cigogne de Maupassant) проявились в его выступлениях по проблеме государственного долга (с. 214), а имена парижского ювелира А.Н. Лемуана-старшего (Le Moine a^in'e) и торговца из Валансьена П.Ж. Никодема (Nicod`eme) упомянуты в перечне противников колоний. Наконец, все восемь внесены в список "левых". А вот крупный торговец лесом из Мулена Л.А.Э. Лебрен (Lebrun), хотя и упомянут в списке решивших отказаться от колоний, всё же должен быть идентифицирован скорее как "правый", поскольку подписал декларацию против гражданской организации духовенства (с. 558). Политическую же принадлежность двоих – К.Ф. Беназе (Benazet), торговца из Каркассона, и бретонского негоцианта Ф.П. Делаттра-старшего (Delattre a^in'e) – определить по имеющимся данным не удалось.
Итого результат по пятой группе – 8 "левых", 1 "правый", 2 не идентифицированы.
6. Остались 15 депутатов-предпринимателей, не принимавших участия ни в одном из двух голосований, результаты которых нам известны. Из них 3 можно уверенно причислить к "левым". Ш. Дарш (Darche), владелец металлургического предприятия в Мариенбурге, и бретонский арматор И. Муайо (Moyot) были членами Якобинского клуба, откуда перешли к фельянам, а затем снова вернулись к якобинцам. Оба упомянуты в списке "левых", а Муйо ещё и в перечне отказавшихся от колоний (с. 260, 707). К противникам колоний был отнесен и марсельский торговец шелком П. Пелу (Peloux), являвшийся также членом Клуба фельянов (с. 738). "Правым" из этой группы можно признать только лангедокского негоцианта Ш.К.А. Моннерона (Monneron), чье имя фигурирует в двух соответствующих списках. Политические симпатии остальных 11 депутатов этой группы не определяются. Трое из них, правда, упомянуты в списке "левых", составленном 3 марта 1791 г., но явно по ошибке: парижский торговец лесом Т.Ж. Дезескут (Desescoutes) сложил депутатские полномочия 19 мая 1790 г. (с. 282), а владелец металлургического предприятия в Сарте Ф.Р. Герен (Gu'erin) – 24 октября 1790 г. (с. 437); негоциант же из Ножана-ле-Ротру Ф.И. Маргон (Margonne) и вовсе умер 4 ноября 1790 г. (с. 632).
Подведем общий итог. Опираясь на всю совокупность критериев, мы идентифицировали политическую принадлежность 93 депутатов-предпринимателей таким образом: 57 "левых", 20 "правых", 16 не определены. Разумеется, подобное деление носит несколько условный характер и при получении дополнительных сведений может быть уточнено по отдельным позициям. Не учитывает оно и существовавшего внутри каждого из двух обозначенных нами политических направлений, особенно среди "левого" большинства, широкого разнообразия взглядов, проявившегося в последующем делении на все новые "партии". Тем не менее, полученные результаты дают веские основания констатировать, что капиталистические элементы не только составляли явное меньшинство среди депутатов Учредительного собрания, как это убедительно продемонстрировали А. Коббен и Э.Х. Лёмэй, но и меньшинство к тому же политически расколотое. При всей гибкости применявшихся критериев мы смогли отнести к сторонникам Революции (в максимально широком смысле) лишь немногим более половины депутатов-предпринимателей. Довольно большая (17%) доля лиц, чьи политические симпатии так и остались невыясненными, обусловлена тем, что данная часть депутатского корпуса проявляла, за редким исключением, весьма низкую активность в вопросах, непосредственно не связанных с их профессиональной деятельностью.
В поддержку традиционного представления советской историографии о том, что предпринимательские слои играли ведущую роль во Французской революции, сторонники марксистской интерпретации истории могут, конечно, привести и такой аргумент: «То, что предпринимательская буржуазия не имела большинства в Учредительном собрании, знал и К. Маркс, но он не думал, что это ставит под сомнение буржуазный характер революции, потому что выражать интересы буржуазии могут не только сами буржуа, но и такие идеологи и политики, которые по своему индивидуальному положению далеки от буржуазии, как "небо от земли"» [377] . Действительно, выражать интересы какой-либо из общественных групп вполне может человек, к ней не принадлежащий, однако логично предположить, что членам этой группы их собственные интересы известны всё же лучше, чем кому бы то ни было. Разумеется, речь идет о реальных интересах, а не о тех, которые им post hoc припишут авторы той или иной теории. Однако если принять марксистскую гипотезу о том, что депутатское большинство в Учредительном собрании и в самом деле "выражало интересы" предпринимательских слоев, то поведение депутатов, непосредственно принадлежавших к этим слоям, в таком случае будет выглядеть, по меньшей мере, странным: в основной своей массе они не проявляли большой активности в поддержке политики Собрания, в которой они,
377
Смирнов В.П. Две жизни одного издания // НиНИ. 2002. № 3. С. 225.
Таким образом, если у Французской революции и были "творцы", то вряд ли их стоит искать среди того разрозненного и политически пассивного меньшинства, которое составляли в Учредительном собрании капиталистические предприниматели.
Огромный материал, накопленный за последние десятилетия в области экономической истории, заставляет по-новому взглянуть и на вопрос о связи революционных событий конца XVIII в. с дальнейшим развитием капитализма во Франции. Сегодня, пожалуй, может показаться излишне оптимистичным тот вывод, который советские историки считали аксиомой, а именно, что революция дала "самый мощный импульс формированию новой социально-экономической системы – системы капитализма" [378] . И дело здесь не только в том, что торгово-промышленные круги французского общества оказались одной из наиболее пострадавших от революции сторон. Да, мы помним, что посягательства на крупную собственность были неотъемлемым атрибутом массовых волнений революционной эпохи уже с самого её начала (например, "дело Ревельона"). И что "негоциантизм" в эпоху Террора, действительно, рассматривался как вполне достаточный повод для преследований, которым в качестве "спекулянтов" (accapareurs) подверглись многие предприниматели. И что война в самом деле катастрофически подорвала бурно развивавшуюся накануне Революции заморскую торговлю. И всё же, как показал в своём фундаментальном исследовании А.В. Адо, происшедшее в ходе Революции перераспределение земельной собственности в пользу крестьянства имело гораздо более долгосрочные негативные последствия для развития капитализма во Франции, нежели все вышеперечисленные факторы [379] . При отсутствии статистических цифр по Франции в целом, наиболее показательными в данном отношении до сих пор остаются результаты исследования Ж. Лефевра по департаменту Нор, где с 1789 по 1802 г. доля крестьян в общем объеме земельной собственности выросла с 30 до 42% (+ 40%), буржуазии – с 16 до 28% (+ 75%), тогда как доля дворянства сократилась с 22 до 12% (- 45%), а духовенства – с 20% до 0 [380] .
378
Ревуненков В.Г. Указ. соч. С. 505.
379
См.: Адо А.В. Крестьяне и Великая французская революция. М., 1987. С. 356-359.
380
См.: Там же. С. 358.
Передел земли в пользу мелких собственников и связанное с ним упрочение традиционных форм крестьянского хозяйства оказали во многом определяющее влияние на темпы и специфику промышленного переворота во Франции XIX в. «Шедшая в этот период парцелляция земельной собственности в сочетании с сохранением традиционных общинных институтов вела к тому, что даже обнищавший крестьянин имел возможность не покидать деревню, обладая клочком земли и обращаясь к общинным угодьям и правам пользования. Это усиливало аграрное перенаселение, задерживало отлив бедноты в города и создавало в деревнях громадный резерв рабочей силы, остро нуждавшейся в дополнительном заработке. Тем самым продлевалась во времени относительная стойкость "доиндустриальных" (ремесленных и мануфактурных) форм промышленного производства, прибыльность которых обеспечивалась использованием дешевого труда деревенской бедноты, а не модернизацией с применением машин и новой технологии. Агротехническая перестройка также шла замедленно, черты традиционной системы ведения хозяйства обнаруживали большую живучесть...» [381] Данный вывод об относительно невысоком уровне агрикультуры в хозяйствах новых владельцев земли подтверждается статистическими сведениями, собранными французским аграрным историком Ж.К. Тутэном, которые свидетельствуют о резком падении урожайности большинства зерновых в послереволюционный период. Так, по сравнению с 1781-1790 гг. среднестатистическая урожайность зерновых в 1815-1824 гг. снизилась с 8 до 7,5, пшеницы – с 11,5 до 8,24, ржи – с 8 до 6,5, ячменя – с 11 до 6,4 центнера с гектара [382] .
381
Там же. С. 365.
382
Toutain J.C. Le produit de l'agriculture francaise de 1700 `a 1958: 1. Estimation du produit au XVIII si`ecle. P., 1961. P. 74.
Одним из важнейших факторов, затруднявших проведение во Франции промышленной революции и аграрного переворота, стал "инвестиционный голод". Кризис промышленности и торговли, порожденный Французской революцией и войной, вызвал переориентацию владельцев капиталов на спекулятивные операции с недвижимостью, получившие широкий размах в результате массовой распродажи национальных имуществ. Как показал в ряде своих работ об экономических последствиях революции А.В. Ревякин, «важным признаком преобладания торгового капитала в начале XIX в. был заметный рост вложений буржуазии в недвижимую собственность в ущерб инвестициям. Такого рода непроизводительные вложения привлекали буржуазию не только своей "надежностью", что в условиях политической и военной нестабильности было немаловажным мотивом поведения, но и высоким общественным престижем, которым пользовались крупные землевладельцы. Стремясь приспособиться к общественным отношениям, в основе которых лежала собственность на землю как главное средство производства, торговый капитал проявлял свою неспособность к их коренному преобразованию» [383] . И хотя капитализм во Франции развивался, несмотря на все сложности и неблагоприятные обстоятельства, причинно-следственная связь этого процесса с революционными событиями конца XVIII в. выглядит сегодня уже не столь бесспорной, как это казалось сравнительно недавно. Значительное и всё более усугублявшееся на протяжении первой половины XIX в. экономическое отставание Франции от Англии, а во второй половине столетия и от Германии, заставляет серьезно задуматься над тем, происходило ли развитие французского капитализма "благодаря революции" или же "несмотря на нее".
383
Ревякин А.В. Буржуазия после Французской революции (первая половина XIX в.) // Буржуазия и Великая французская революция. С. 150.