Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история
Шрифт:
Судя по всему, Екатерина II переходила на французский в тех случаях, когда речь шла о государственных делах, в особенности о внешней политике [544] . Французский чаще всего появляется в дневнике Храповицкого, когда обсуждаются вопросы, связанные именно с этой сферой (а проблемы внешней политики – это то, чем по долгу службы должен был в первую очередь заниматься Храповицкий). Французский возникает и тогда, когда речь заходит о делах двора и о других людях, например о поэте Г. Р. Державине: «Ея Величеству трудно обвинить автора оды в „Фелице“, cela le consolera [это его обрадует]. Донесть о благодарности Державина – „on peut lui trouver une place [для него может быть найдено место]“» [545] . (В данном случае фразы на французском, очевидно, передают слова самой императрицы.) Вполне предсказуемо [546] и то, что французский в записках используется, когда говорится о литературных и научных текстах, например о словаре, составленном Федором Янковичем де Мириево: «„Cela montrera la filiation des mots [Он покажет происхождение слов]“. Я [сказал]: „de cette filiation des langues s’ ensuivra la derivation des peuples, engloutis par les temps fabuleux [когда это происхождение будет установлено, нам станет ясно и происхождение народов, растворившихся во временах, о которых повествуют легенды]“» [547] . На французском императрица говорит и о медицинских вопросах (примеры этого мы также постоянно находим в записях, фиксирующих речь русских билингвов) [548] . Так Екатерина II говорит о своем здоровье: «On n’a plus de barre sur la poitrine» («теснота в груди прошла») и «je suis plus ramass'ee» («я чувствую себя немного лучше») [549] .
544
Храповицкий А. В. Памятные записки
545
Там же. С. 198. «Фелица» – восхваляющая Екатерину II ода, написанная Г. Р. Державиным в смелом, непринужденном тоне.
546
А. Вачева подсказала нам, что использование терминов, существовавших во французском языке, но еще не устоявшихся в русском, могло быть определяющим фактором при выборе языка в подобных случаях.
547
Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 210.
548
См. примеры из писем С. Р. Воронцова 1760-х годов во втором разделе главы 6.
549
Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 77, 92. Медицина – это еще одна сфера (как и сферы литературной и интеллектуальной жизни), для разговора о которой во французском существовала терминология и фразеология, которой не было в русском языке и с которой Россия начала знакомиться в XVIII веке. Большинство практикующих врачей в России того времени были иностранцами.
Согласно дневнику Храповицкого, Екатерина любила обращаться к французскому, когда находила в нем устойчивые выражения, позволявшие ей образно выразить мысль. Приведем примеры (при этом не будем забывать, что Храповицкий, возможно, сам решал, какие из фраз записать на французском): «je mettrais la main au feu» («готова поклясться»; буквально: «я сунула бы руку в огонь»), «qui s’excuse s’accuse» («кто извиняется, обвиняет сам себя») и «payer les pots cass'es» («платить по счетам»; буквально: «платить за битые горшки») [550] . Кроме того, французский – это язык, позволяющий отпускать колкости и делать уничижительные замечания. Например, в декабре 1789 года Храповицкий сделал следующую запись: «Не хорошо отзывались о астраханском губернаторе Алексееве: „Il va se casser le nez“ („Его ждет неудача“; буквально „Он сломает себе нос“)» [551] . Также по поводу Русско-шведской войны 1788–1790 годов Екатерина язвительно заметила: «Le roi de S. est enfuit comme un chien qu’on chasse de la cuisine, les oreilles pendantes et la queue entre les jambes» [ «Король Швеции бежит, как пес, которого выгнали с кухни, прижав уши и опустив хвост меж лап»] [552] . Примерно в то же время императрица так отозвалась о прусском короле: «Il est fait pour ^etre men'e» [ «Он создан для того, чтобы им управляли»] [553] . Однако далеко не всегда обращаться к французскому императрицу побуждало желание найти меткое выражение. Например, говоря о Н. И. Новикове, что «C’est un fanatique» («Он фанатик») [554] , она, вполне вероятно, решила перейти на французский, потому что слово «фанатик» еще не укоренилось в русском [555] .
550
Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 47, 61, 133.
551
Там же. С. 45.
552
Там же. С. 203.
553
Там же. С. 122.
554
Там же. С. 121.
555
Это слово начало появляться в словарях русского языка лишь с начала XIX века. См.: Этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. Т. 2 / Сост. Шапошников А. К. М., 2010. С. 474.
Записки Храповицкого убеждают нас в том, что Екатерина II использовала французский ежедневно, в разных ситуациях, особенно когда требовалось обсудить некоторые темы. Вместе с тем объяснить, почему императрица отдавала предпочтение французскому языку перед русским, порой можно только тем, что французский в некотором смысле был для нее более родным языком, чем русский и даже немецкий, или тем, что в определенный момент французский почему-то занимал главное место в ее сознании [556] . Конечно, в большинстве случаев Екатерина II могла выразить свою мысль на русском так же хорошо, как и на французском, а предпочтение французского для выражения некоторых весьма простых идей никак нельзя объяснить языковой компетенцией императрицы. Точно так же далеко не каждый случай перехода с одного языка на другой объясняется обстоятельствами. Часто фразы, которые Храповицкий цитирует по-французски, были сказаны в присутствии его одного, а значит, ни императрице, ни ему не было нужны прибегать к французскому как светскому языку, языку самопрезентации двора или lingua franca, доступному иностранным гостям. Когда, сокрушаясь о смерти адмирала С. К. Грейга в октябре 1788 года, Екатерина говорит: «C’est une grande perte, c’est une perte pour l’ 'etat» («Это огромная потеря, это потеря для государства») [557] , самым убедительным объяснением выбора французского может быть самое простое: это было ее естественной реакцией, ведь французский фактически был ее родным языком. Судя по некоторым свидетельствам, Екатерина II действительно считала его таковым. Она гордилась тем, что бегло говорила и писала по-французски с раннего детства (по ее утверждениям, с трех лет!), и не упускала случая продемонстрировать свои познания. Даже переписываясь с отцом перед тем, как обратиться в православную веру, Екатерина II написала два письма на французском и только одно на немецком [558] . Ее перу принадлежит много текстов на французском, наряду со знаменитым «Наказом» и автобиографией [559] и уже упомянутых писем, которые она писала по-французски многочисленным адресатам. В этих текстах затронуты самые разные темы: законодательство, финансы, управление государством [560] . Французский был для Екатерины, кроме всего прочего, семейным языком: большая часть ее переписки с сыном, будущим императором Павлом I, и невесткой – на этом языке [561] . Хочется предположить, что роль, которую французский играл в языковом репертуаре императрицы, правившей Россией более трети века, упрочил позиции этого языка как «светского», так и интимного языка аристократии, на которую придворная культура оказывала влияние.
556
Другими словами, когда она в это время, например, читала французскую книгу, читала или писала письмо на французском. Возможно, такое языковое поведение типично для людей, отлично владеющих более чем одним языком.
557
Храповицкий. Памятные записки А. В. Храповицкого. С. 122.
558
Мы благодарим А. Вачеву за замечание о значении французского языка для Екатерины II и за указание на свидетельства, подтверждающие это. См. также ее книгу: Вачева А. Потомству Екатерина II: идеи и нарративные стратегии в автобиографии императрицы. София, 2015, особенно с. 386, 399.
559
РГАДА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 20–24, 26; эти ссылки и ссылки в следующих двух сносках приводятся по: Dulac, Karp (Dir.). Les Archives de l’ Est et la France des Lumi`eres. Vol. 1. P. 25–26, 30, и каталогам РГАДА. Об автобиографических записках Екатерины II см. в третьем разделе главы 6.
560
См., напр.: РГАДА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 24; Ф. 10. Оп. 2. Д. 226, 227, 229–239, 245, 246 и т. д.
561
РГАДА. Ф. 4. Оп. 1. Д. 114, 115.
Кроме дневника Храповицкого, можно обратиться к не менее известным запискам Семена Андреевича Порошина, одного из воспитателей сына Екатерины II, великого князя Павла Петровича. Записки Порошина более подробны, чем текст Храповицкого, но его владение французским было гораздо менее уверенным, поэтому нельзя исключать возможности, что его фиксация разговоров на этом языке была менее полной, чем в дневнике А. В. Храповицкого. Порошин и сам порой обращался к французскому, что можно увидеть в записях, относящихся к октябрю 1764 года, когда великому князю было около десяти лет [562] , то же касается и Павла Петровича, хотя складывается впечатление, что он говорил на нем реже, чем его мать (впрочем, в то время он был еще очень юн). Очевидно, французский при «малом» дворе возникал в некоторых разговорах. Так, 16 октября 1764 года граф Н. И. Панин, который только что принимал турецкого посла, за обедом рассказывал наследнику престола об Османской империи, судя по всему, по-французски: «Разговаривая о турках, сказал Его Превосходительство: „c’est un empire form'e par le brigandage et soutenu uniquement par la jalousie de ses voisins“ [„Империю
562
Порошин С. А. Семена Порошина записки служащие к истории его императорского высочества благоверного государя цесаревича и великого князя Павла Петровича наследника престолу Российского. СПб., 1844. С. 39.
563
Там же. С. 77.
564
См., напр., там же. С. 68, 69, 71.
565
См., напр., там же. С. 71.
Возможно, великий князь говорил по-французски не так много, как это делали при «большом» дворе, потому что учителя пытались привить ему патриотические идеи, в чем, по всей видимости, преуспели. Порошин пересказывает состоявшийся в сентябре 1764 года разговор, который отражает отношение юного наследника престола к смешению французского с русским и к тому, что русские слишком много говорят по-французски:
За чаем зашел у нас разговор о мешании чужестранных слов в язык свой. Тут весьма остроумно сказал государь, что иные русские в разговорах своих мешают столько слов французских, что кажется, будто говорят французы, и между французских слов употребляют русские. Также говорили [то есть великий князь говорил, – Авт.], что иные [русские] столь малосильны в своем языке, что все с чужестранного от слова до слова переводят и в речах и в письме [566] .
566
Там же. С. 14.
Похоже, Павел Петрович был убежден в том, что русские используют в своей речи слишком много французских слов. «За столом по большей части разговаривая, – замечал Порошин о великом князе, – изволил мешать французские слова между русскими, передразнивая тех, кои и вправду говорят так» [567] .
Французский язык при дворе в XIX веке
В XIX веке французский язык при российском императорском дворе не только не исчез, но и переживал новый подъем. На первый взгляд, такую приверженность к французскому языку можно объяснить тем, что в начале XIX века он был главным языком дипломатии в европейском мире [568] , и на нем было проще всего общаться с многочисленными знатными иностранцами, посещавшими Санкт-Петербург или подолгу жившими в нем. Неудивительно, что переписка Александра I с польским князем Адамом Чарторыйским [569] велась исключительно на французском – языке, которым оба прекрасно владели. Однако, возможно, эти языковые предпочтения были обусловлены чем-то большим и не были только лишь solution de facilit'e. Не стоит забывать о том, что выбор французского в качестве подходящего языка для социального и приватного общения казался в то время для дворянства вполне естественным, потому что французский был тесно связан с социальными кодами, к которым оба корреспондента апеллировали, например с дружбой, о которой они писали с большим чувством [570] . Естественно и то, что по-французски говорили на заседаниях Негласного комитета, собиравшегося при дворе в течение нескольких лет после восшествия Александра I на престол в 1801 году. В комитет, кроме самого Александра I и А. Чарторыйского, входили граф Павел Александрович Строганов, Николай Николаевич Новосильцев и граф Виктор Павлович Кочубей. Все эти сподвижники Александра I были аристократами, получили «французское» образование и путешествовали по Европе в 1780-х и 1790-х годах. Они провели много времени во Франции (Чарторыйский, Кочубей и Строганов) и в Англии (Новосильцев и Строганов).
567
Там же. С. 69–70.
568
Об использовании языка в дипломатической сфере см. в главе 5.
569
[Alexander I]. Alexandre I-er et le prince Czartoryski. Correspondance particuli`ere et conversations. 1801–1823 / Publ. par le prince Ladislav Czartoryski, avec une introd. par Charles de Mazade. Paris, 1865. Биографию Чарторыйского см. в: Zawadski W. H. A Man of Honour: Adam Czartoryski as a Statesman of Russia and Poland, 1795–1831. Oxford, 1993.
570
Об этом подробнее см. в последнем разделе главы 2 и в главе 4. Это можно подтвердить тем, что Александр I вел переписку на французском и с некоторыми русскими корреспондентами. Более того, можно предположить, что императору было более привычно писать по-французски, потому что у него было несколько франкоязычных учителей, среди которых был Фредерик Сезар Лагарп. Александр писал по-французски свободно и красиво.
Более того, французский был наиболее подходящим языком для обсуждения некоторых вопросов, интересовавших членов Негласного комитета, например составления конституции, которая позволила бы избежать произвола в управлении государственными делами и положила в основу государственного аппарата нерушимые законы. Александр I и его приближенные черпали знания об этих вопросах прежде всего из литературы на французском языке. Таким образом, французский позволял им не только понимать друг друга (ведь среди них был поляк А. Чарторыйский), но и избегать досадной путаницы в терминах, так как русский политический язык тогда был еще недостаточно развит. Это предположение подтверждается обсуждением «Всемилостивейшей грамоты российскому народу жалуемой», которая была составлена Александром Романовичем Воронцовым в 1801 году. Первый проект «Грамоты» А. В. Воронцов написал по-русски, затем он был переведен на французский. Н. Н. Новосильцев составил на французском подробный черновой вариант, который обсуждался в комитете. Окончательный французский вариант документа был переведен на русский, после чего в русский текст была внесена стилистическая правка (этим занимались в основном А. Р. Воронцов и ближайший советник Александра I М. М. Сперанский) [571] .
571
См.: Сафонов М. М. А. Н. Радищев и «Грамота русскому народу» // Радищев А. Н. (Ред.). Русское и европейское Просвещение. СПб., 2003. С. 112–141. Мы благодарны М. М. Сафонову за эту информацию.
Независимо от того, каков был социальный состав придворных (а в данном случае речь идет о представителях высшего дворянства, для которых французский долгое время был своего рода профессиональным языком), нельзя не заметить, что двор в Российской империи был полиэтничным сообществом. Как правило, российские императоры и члены императорской семьи выбирали супругов из представителей иностранных монархий, в основном немецких (как в XVIII, так и в XIX веке). Например, Александр I был женат на Луизе Марии Августе (после перехода в православие принявшей имя Елизавета Алексеевна), дочери Карла Людвига, наследного принца Баденского. Николай I женился на принцессе Шарлотте Прусской (после перехода в православие она именовалась Александрой Федоровной). Великий князь Михаил, еще один сын Павла I, взял в жены принцессу Шарлотту Вюртембергскую (после перехода в православие – великая княгиня Елена Павловна). Женой Александра II была Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария Гессен-Дармштадтская (впоследствии императрица Мария Александровна). Список можно продолжать: не только сами императоры, но и их братья, сестры и дети вступали в брак с членами европейских королевских семей. Вследствие того, что браки получались смешанными, французский оказывался одним из основных (если не единственным) языком общения супругов, ведь все (или почти все) они прекрасно владели этим языком.
Более поздние мемуарные свидетельства показывают, что французский оставался основным языком при русском дворе во времена правления Николая I (несмотря на политику культурной русификации, которая с начала 1830-х годов поддерживалась теорией официальной народности) и в эпоху царствования Александра II, после того как Россия в середине 1850-х годов потерпела поражение от французской и британской армий в Крымской войне. Так, и Александра Осиповна Смирнова-Россет, которая была фрейлиной при Николае I, и Елизавета Алексеевна Нарышкина, урожденная княжна Куракина, которая была фрейлиной во времена царствования трех императоров на протяжении XIX века, часто цитируют французские фразы, сказанные людьми из их аристократического круга, причем по большей части такие цитаты касаются придворной жизни. А. О. Смирнова-Россет передает диалог на балу, устроенном в Аничковом дворце в Санкт-Петербурге в 1845 году, где император Николай I начал флиртовать с баронессой Крюденер, а затем стал ухаживать за Елизаветой Михайловной Бутурлиной. А. О. Смирнова-Россет – с некоторым озорством – обратилась к баронессе Крюденер:
«Vous avez soup'e, mais aujourd’ hui les derniers honneurs sont pour elle.» «C’est un homme 'etrange, – dit-elle, – il faut pourtant que ces choses ayent un r'esultat, et avec lui il n’y a point de fin, il n’en a pas le courage, il attache une singuli`ere id'ee `a la fid'elit'e. Tous ces man`eges avec elle ne prouvent rien.»
(«Вы ужинали, но последние почести сегодня для нее». «Это странный человек, – сказала она, – нужно, однако, чтобы у этого был какой-нибудь результат, с ним никогда конца не бывает, у него на это нет мужества; он придает странное значение верности. Все эти маневры с ней ничего не доказывают» [572] .)
572
Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 9.