Фрейлина
Шрифт:
Грунтовка эта и потрепанная, изъеденная временем кладка известняковых плит… Осыпь внизу стены, поросшей тонкими деревцами и поднимающейся то выше, то ниже над сохранившимся рвом с водой. Тихий частный сектор в стороне, тенистые деревья, уединенность… Загадочные ритмично устроенные отверстия в кладке, предполагающие пустоты и камеры внутри старого укрепления. Едва видимые из-под осыпи очертания крутого свода — то ли сквозного прохода, то ли калитки почти исчезнувшей уже башни.
И неважно — весна это, лето, осень или зима. Настроение этого места не менялось,
Дворцы — немного другое. Случались слышать злобные выпады во время экскурсий — жировали мол, сосали из народа, обставились тут! Я с этим и не спорила, но воспринимать роскошь дворцового убранства через осуждение, зависть и даже историческую призму как-то не получалось. Здесь во мне смаковал свой мед искусствовед.
В первую очередь тут о высоком искусстве, иному здесь и не место. И почти все создано руками отечественных мастеров. Исключение — живопись, но я уверена, что наши Кипренский, Венецианов, Федотов, Боровиковский и не только… каждый из них расписал бы панно и плафоны Большого петергофского ничуть не хуже Бартоломео Тарсия и Балларини. Но они творили позже, а решение по украшению дворца принимал в свое время Расстрелли, это он занимался масштабной реконструкцией дворца.
Декоративная резьба по дереву с последующим золочением, высокохудожественная ковка балконных и лестничных перил, драгоценные наборные паркеты, белый шелк «французских» штор, искусное бронзовое литье, русский фарфор и мебель из петербургской мастерской братьев Гамбс…
Я потрясенно глотала слезы и внутренне преклонялась, стяновясь на колено перед каждым из сотрудников «Ленпроекта», участвовавшим в восстановлении и реставрации Петергофского комплекса. Не было слов! Я ловила самый высокий кайф! Тот интерьер нисколько не уступал подлинному. Я увидела еще не все здесь, но то, что уже видела…
Драгоценные перила, ступени вверх… И восемь интерьеров по случаю бракосочетания Ольги и Карла Вюртембергского! Восточный флигель так и продолжал потом называться Ольгинской половиной дворца.
Шок, любование… И опять вниз тем же порядком, а там — Танцевальный зал. Восторг! Трепет…
— Таис… Таис, ты плачешь, — шептала Аня, больно сжимая мой локоть.
— Я в восторге! Глазам не верю… преклоняюсь. Не обращай внимания — нервическое восприятие… прекрасного. То, сё… — тихонько высморкалась я в платочек.
И по фиг мне было на свадебную подготовку и вопрос в частности — поднимать ли французские шторы на время бала? Я может переживала самые прекрасные мгновения своей жизни.
Сколько их там было в принципе…
— Все, Анни — я успокоилась.
— Тогда пойдем, Анна Алексеевна отпустила нас. Ее высочество будет готовиться к ужину с женихом, а еще у нее сегодня последняя примерка свадебного наряда — мы можем быть свободны до завтра. Я зайду за тобой?
На кой мы вообще здесь нужны — вот правильный вопрос.
Деревянный кавалерский домик на четыре крыльца уже чувствовался домом родным.
— Доброго вам дня, Таисия Алексеевна… Анна Владимировна, — выдернул меня из раздумий напряженный мужской голос.
Я оглянулась… присела вместе с Анной. На автомате уже, машинально — выдрессировалась.
— И вам доброго дня, Михаил Леонтьевич, — делала я титаническое усилие, чтобы смотреть ему в лицо, не ниже. Мечты сбываются…
— Прогуливаетесь? — все так же подозрительно звучал его голос.
— Но не прогуливаем, даже не сомневайтесь. Нас отпустили за ненадобностью, — доложила я, не представляя, о чем вообще с ним говорить. Другое дело — Загорянский, с тем легко. Даже с высочеством, а тут… заломило сразу виски, болела голова, горели щеки. Давление, тепловой удар, Дубельт в лосинах? Что-то одно или всё сразу? Слишком уж… мощно как-то.
— Позвольте тогда проводить вас, составив компанию, — неожиданно предложил мужчина.
Насколько же хваткий у него взгляд! Пронизывающий, сканирующий…
— Простите, Михаил Леонтьевич… но у нас встреча и отменить ее нельзя, — открестилась я, чувствуя настоящую панику и топот мурашек, стадом несущихся по коже. Я боялась его… похоже на то.
— В таком случае… прошу прощения, если задержал, — коротко поклонился он, отвернулся и отошел.
— Таис, Таис, — тормошила меня Анна, — ты меня слышишь?
Я не слышала и почти не видела. Шла куда вели. Со страшной силой тянуло оглянуться, но я не стала. И вот это как раз правильно — пялиться на мужчин вообще-то неприлично.
И тут вдруг с чего-то вспомнилось… по поводу вздохов и отсутствия аппетита у девиц. Как вариант…
Дело в том, что влюбленный мужчина будто бы не мог есть в присутствии дамы своего сердца. Здоровый аппетит никак не створился с законами влюбленности этого времени. Страдать по возлюбленной и тут же жрать при ней, как не в себя… извините — моветон. Как-то это могло касаться и дам. Иметь сердечную привязанность всегда было модно. Скорее всего, наличие ее таким образом и обозначали — голодая на людях. Других объяснений у меня не было, а это хоть как-то…
Дома Ирма помогла переодеться в тонкое кисейное платье салатного цвета и всего с одной нижней юбкой. Перед этим подала мокрое горячее полотенце, чтобы обтереться — обычная процедура перед переодеванием. Помогла протереть спину.
Освободившаяся от корсета грудь ныла. Я незаметно потерла и помассировала ее через полотенце. Тело чесалось.
— Ирма, а когда уже можно помыться нормально, в бане?
— Да как разрешат вам, Таисия Алексеевна, так и сразу. Там топят постоянно, но не в жар, как в холода, а легонько.