Фронтовые повести
Шрифт:
Гармониста в штабе знали, парень заметный, как будто проверенный, не первый день в бригаде. Но тем не менее Коротченко и Лебедев решили понаблюдать за гармонистом и поручили это дело троим: Павлику, Мажиту и Батырхану. К словам Жамал следовало прислушаться. Жамал боялась не только за себя, за бригаду, но прежде всего за Майю, и материнская настороженность ко всему, что могло лишить жизни дочь, обостряла ее чутье.
Одиннадцать дней партизаны старались вырваться из окружения. Коротченко обнадеживало и вместе с тем поражало мужество бригады. Все одиннадцать дней лили дожди, одежда, и без того
На двенадцатый день дождь перестал, засинела полоска неба, показалось солнце. Оно для того будто и выглянуло из-за туч, чтобы принести партизанам удачу. В этот день вышли к непроходимому болоту, которому не было конца. Проводники нашли узкий проход в болоте и провели по нему всю бригаду. Фрицы отстали, опять утихли выстрелы, и в лесу наступила мирная тишина.
Надолго ли? А что, если лазутчик снова сумеет сообщить местонахождение?..
Бригада остановилась на отдых в дремучем бору. К полудню пригрело солнце, задымили влажные стволы сосен и берез. Партизаны сдирали сочную березовую кору, варили бульон и жадно пили его из котелков и консервных банок. Забили двух последних лошадей и разделили по ротам. Осталась одна корова. Партизаны оставили ее не потому, что где-то в Индии корова считалась священным животным, а только потому, что нужно было молоко для Майи. Бригада наслаждалась березовым бульоном, а рядом вышагивала корова, живое мясо и молоко, вышагивала, гордо поводя рогами, словно утверждая свое неоспоримое право на жизнь, право, которое давало ей партизанское дитя.
Это было выражением подлинной гуманности у людей, которые привыкли убивать каждый день. Они убивали гадов и шли на любую жертву ради того, чтобы маленькое беспомощное существо продолжало жить.
Бригада продолжала путь. На следующий день послышались разрывы снарядов — это фрицы били из пушек по месту вчерашней партизанской стоянки.
— Давай лупи, лупи по голому месту, — посмеивались партизаны.
Коротченко было не до шуток, — значит, опять кто-то сообщил о местонахождении бригады!
Не было покоя и «особой тройке»: Мажиту, Павлику и Батырхану. Они не отходили от кудрявого гармониста ни на шаг. Если спали двое, третий непременно бодрствовал, хотя и притворялся спящим. Когда смена кончалась, бодрствующий легонько толкал сменщика. Тот должен был два раза перевернуться с боку на бок, зевая и потягиваясь, что означало: «пост принял».
Как-то раз во время короткой передышки партизаны дремали на краю поляны в теплых лучах солнца. Павлик лежал на спине и искоса, следил за гармонистом. Мажит и Батырхан лежали рядом. Гармонист беззаботно храпел, и это особенно злило Павлика. «Всякая сволочь может спать, а тут мучайся. И чего его сразу не арестовали? Взять да обыскать как следует, найти рацию и — к стенке. А если ничего
Между тем гармонист перестал храпеть и открыл глаза. Увидев Павлика, он что-то пробормотал, повернулся на другой бок и снова захрапел.
Павлик еще несколько минут мучился, стараясь пересилить сон, но потом сдался и заснул.
Проснулся он от толчка в бок.
— Вставай, гармонист ушел!
Павлик вскочил, услышал негромкую возню в траве и, подбежав, увидел, что разозленный Мажит пытается кому-то скрутить руки. Павлик и Батырхан бросились на помощь товарищу. Прижав коленом грудь гармониста и сжимая сильными пальцами его глотку, Мажит повторял:
— Куда пошел, сволочь? Куда пошел?
— В чем дело? — делая удивленное лицо, спросил Павлик. — Из-за чего сцепились? А ну вставайте оба. В чем дело?
Отряхивая колени, Мажит поднялся и стал объяснять:
— Я сплю, понимаешь, а он проснулся и куда-то ползет. Я спрашиваю, куда ползешь? А он отвечает, какое твое дело? Я на него с автоматом, говорю: пристрелю. А он мне: ну чего пристал, жарко мне тут, в тень хочу. За фашиста, что ли, говорит, спросонья принял? И идет дальше, гармошку под мышкой держит. Я за ним. А он разозлился, давай драться. Сильный, сволочь, стукнул меня крепко.
— Ты давай не сволочи, не сволочи, герой нашелся! — возмутился гармонист. — Сейчас пойду к Тимофею Михайловичу, он тебе даст по шее. Чего пристал к человеку?
И они опять сцепились. Павлик растолкал их, оттянул взъерошенного гармониста в сторону и, пока оттягивал, сумел легкими и ловкими движениями ощупать его одежду. Ничего подозрительного не заметив, Павлик весело проговорил:
— Бросьте, ребята, ссориться! Мало фрицев, что ли, для этого дела? Успокойся, Мажит, успокойся. — Павлик многозначительно подмигнул товарищу. — Ну, действительно, стало жарко, перелез человек в другое место, а ты сразу с кулаками. Спросонья, что ли?
Мажит, недовольно ворча что-то под нос, отошел. Павлик зевнул, потянулся и сказал:
— Ну, ладно, ребята, пошумели, и хватит. Давайте спать.
Гармонист поднял гармошку.
— Не надо играть, людей разбудишь, — сказал Павлик.
— А я и не собираюсь играть. У нее голоса отсырели, хрипят, — отозвался гармонист и старательно застегнул тугие ременные застежки.
Когда гармонист и Батырхан отошли, Павлик тщательно обшарил траву в поисках рации. Но ничего так и не нашел.
«Черт знает, что делать, — раздумывал Павлик. — Взять его под арест, а вдруг окажется, что доносит не этот, а другой? Значит вспугнуть провокатора… Он будет действовать еще хитрее».
Он пошел советоваться с Лебедевым. Тот выслушал внимательно и озабоченно сказал, что Мажит напрасно погорячился — в этом деле надо быть хитрее. Посоветовал следить с прежней зоркостью, но с большей хитростью, с уловками, чтобы подозреваемый почувствовал свободу действий и выпустил свои когти…
На следующий день фрицы опять обстреляли покинутую поляну-стоянку.