Фрося
Шрифт:
команде обернулись в его сторону, и увидели, что его лицо расслабилось, рот открылся,
два широко открытых глаза незряче уставились в потолок в последнем обращении к
богу...
В последний путь проводить бывшего ксёндза на старое католическое кладбище пришло
достаточно много людей.
Бывшие прихожане на поминках тепло вспоминали отца Вальдемара, его проповеди,
отзывчивое сердце и беззаветное служение богу.
Закончились поминки, все разошлись, только Фрося
голову на руки и тихо с подвыванием плакала.
Никто её не трогал, Оля с Аней убирали со стола посуду и оставшиеся продукты, стараясь
при этом громко не бренчать, а Стасик с Андреем разбирали, уносили в сарай столы и
лавки.
Прошло девять дней, в узком семейном кругу отметили эту скорбную дату и Фрося одна
отправилась на кладбище навестить, поговорить с Вальдемаром, как она это делала с ним
живым все последние двенадцать лет.
Даже своей смертью он как бы освободил дорогу для Фроси, что бы она могла
осуществить задуманное, поехать к его мальчику оказавшемуся в таком тяжёлом
положении...
глава 57
Закончилась пасхальная неделя, а за ней подступила посевная, но на этот раз Фросе
некогда было особо заниматься огородом, закинула базар, все помыслы и поступки
закрутились вокруг предстоящего отъезда к Алесю.
В первую очередь надо было подумать о получении разрешения на въезд в зону
поселения.
Она записалась на приём в КГБ к знакомому ей начальнику, Владимиру Ивановичу.
И снова тот же кабинет, те же пристальные глаза буквально пожирают её взглядом.
Фрося не отводя от него взгляда своих сапфировых огромных глаз, поведала, в чём
заключается её просьба:
– Владимир Иванович, я бы хотела бы к середине лета уже отправиться к мужу, очень вас
прошу, не тянуть с запросом,
в свете последних событий хотела бы ходатайствовать перед властями, что бы вернуть
доброе имя моего мужа, ведь я нашла несколько свидетелей его подпольной
деятельности...
Молодой человек поднялся с кресла, обошёл стол, заложил руки за спину и стал нервно
ходить взад-вперёд за спиной Фроси.
После долгого молчания он, наконец, заговорил:
– Уважаемая Фрося, я думаю, что разрешение на поездку к Алесю Цыбульскому ты
получишь, но это займёт какое-то время.
Заявление с ходатайством о реабилитации надо написать, приложить документы и имена
свидетелей, где положено, разберутся в этом вопросе.
Но не для протокола, ты только мне скажи, зачем тебе это надо, столько мороки, столько
проблем, ехать к
несколько раз, к человеку который за двенадцать лет неизвестно в кого превратился,
бросать хозяйство, достаток, привычный уже образ жизни.
А я тебе предлагаю всё оставить, как есть и моё покровительство...
–
И с этими словами плотно положил руки к ней на плечи.
Фрося не вскочила, не закричала, осталась сидеть, как сидела, только руки лежавшие на
коленях сжались в кулаки.
Не поворачивая головы, она заговорила:
– Сними руки с плеч гражданин начальник, покровитель одиноких обездоленных баб.
Привыкли тут, что мы рта боимся открыть.
Вам плевать на наших детей, на наши руки в мозолях от тяжёлой, часто не женской
работы.
Вам стоит закорючку поставить и мы уже в Сибири.
Ты можешь сейчас лишить меня возможности поехать к любимому и замечу, не на курорт,
человеку, который под страхом смерти выполнял задания подполья в логове у врага, а его,
толком не разобравшись, на длительный срок в неволю, на медленную смерть, от жены, от
детей, от нормальной жизни.
Так почему не воспользоваться бабёнкой и не предложить ей покровительство в постели,
а куда она денется, раскинет ноги, жить то хочется.
У баб, ведь за детей сердце болит и страшно до жути, оказаться в лапах органов. Найдутся
такие и немало, что примут изголодавшего кобеля в объятия, а куда нам деться.
Но не на ту нарвался начальничек, не сделаешь то, что тебе положено сделать, так я на
тебя управу найду, не те времена, кое-что тоже понимаем и слышали.
А если всё же удастся тебе угробить мои надежды и своей властью ещё больше
обездолить бабу, так я тебя из-под земли достану, своими вот этими руками,
перелопатившими гектары земли, перевернувшими тонны навоза, шею перекручу, как
курёнку!...
–
Последние слова она уже не говорила, а шипела.
Молодой начальник уже давно убрал руки с её плеч, обошёл стол и уселся на своё место.
В комнате воцарилась зловещая тишина, которую через пару минут нарушил, взявший
себя в руки Владимир Иванович:
– Так вот, я тебе ничего не говорил и ты мне ничего не отвечала.
В самое короткое время тебе придёт разрешение на въезд в зону поселения, я сделаю для
этого, что от меня зависит.
Что касается апелляции, то это решается на верхах, приноси ходатайство, в том виде, как я
тебе говорил раньше и я пошлю в инстанции без промедления...
–
Он вновь устремил на Фросю свой пристальный взгляд, но на этот раз на губах его играла