Фрося
Шрифт:
В кабине повисла тишина.
Семён внимательно смотрел на дорогу, даже не оборачиваясь в сторону попутчицы.
Фрося отвернулась к окну и рассматривала мимо пролетавшие пейзажи.
А там было на что посмотреть, осень была в самом разгаре, тайга желтела, багровела,
алела лиственными деревьями среди зелени вечно зелёных елей, сосен и лиственниц.
Иногда в просветах мелькали водоёмы, то речка подставляла взгляду песчаную отмель, то
озеро синело блюдцем среди осенних
Мощный автомобиль поглощал километр за километром, молчание стало тяготить Фросю.
Она повернулась в сторону водителя, тихо попросила:
– Семён, расскажите о себе...
Тот не отрывая по-прежнему взгляда от дороги, спокойно заметил:
– Обращение на вы не принимается, потому что оно сразу обозначает дистанцию и в
таком случае, какая может быть доверительность в общении...
Фрося улыбнулась и кивнула в знак согласия:
– Меня никто, никогда не просил рассказать о себе, в основном дознавались,
допрашивали, выбивали признания.
Я смутно помню своё детство, но оно было точно достаточно светлое.
Мы жили не то в Москве, не то в Ленинграде, не то ещё в каком-то крупном городе.
Мама с папой были, скорей всего, партийными работниками или чекистами, потому что
помню кожаные куртки, кобуру с пистолетом, поездки в легковых автомобилях на дачу,
где меня опекала нянька, вот её я хорошо помню, ведь большую часть своей тогда жизни я
проводил с ней, а родители вечно принимали каких-то гостей, пили, кушали, спорили и
хорошо, если мама зайдёт, поцелует меня на ночь.
А потом , как-то ночью, я проснулся от страшного шума - мама громко плакала, папа
ругался так, что стены дрожали.
Я слышал какие-то чужие грубые мужские голоса, стук железных подков сапог, с треском
двигалась мебель и многие другие звуки, каких мне раньше слышать не приходилось.
Я хотел закричать, заплакать, но няня закрыла мне рот ладошкой и шептала на ухо, что бы
я молчал, гладила меня по голове, и тихо плакала.
Затем стукнула входная дверь, стало тихо.
Мы с няней вышли из своей комнаты и застали страшную картину разгрома в зале, и в
родительской комнате.
Повсюду валялись бумаги, фотографии, вещи, торчали выдвижные полки, пугая пустотой
и хаосом.
А на завтра, помню, пришли какие-то две тётки, одна из них была в кожаной куртке.
Они долго о чём-то говорили с моей няней, та плакала, о чём-то их просила, но тётки
были неуклонны, махали руками, что-то сердито выговаривая.
Лиза, так звали мою няню, причитая, одела меня, вручила тёткам чемоданчик с моими
вещами, обцеловала, смочив всего своими слезами, беспрестанно о чём-то умоляя,
чём, не помню.
Одна из тёток взяла меня за руку и я навсегда покинул спокойное детство.
А потом был детский дом, где я жутко мёрз и голодал, где надо мной издевались
воспитателя и детдомовцы, ведь я был ни к чему не приспособленный нянечкин
воспитанник.
Потом мы с одним пацаном сбежали, влились в ватагу беспризорников и стали
промышлять на базарах, на вокзалах, в богатые дома тоже не брезговали залезать.
Тянули всё подряд, кушать то хотелось каждый день, но не всегда это удавалось.
Вожаки и старшие ребята нас обирали нещадно, ведь без них мы вовсе бы пропали.
Меня несколько раз ловили, определяли в колонии, но я уже почувствовал вкус свободы,
был знаменитый форточник, ты же видишь какая у меня комплекция, этим и пользовались
в шайках беспризорников.
У меня появились авторитет, кличка и порой очень даже сносная жизнь.
Я не буду тебе описывать все мои путешествия, все мои подвиги...
– об этом и следователи
не дознались, и я постарался забыть.
Но за год до войны попались мы на крупной краже, получилось даже с мокрухой, то есть,
с убийством, кто-то из наших замочил охранника, и я загремел уже, как
совершеннолетний на приличный срок.
Вот такие дела, в этих местах я и отбывал наказание.
А теперь перерыв на обед, без жутких рассказов и воспоминаний...
Машина остановилась на обочине, сквозь деревья виднелось с одной стороны водная
гладь озера, туда и направились Семён с Фросей, захватив съестные запасы.
глава 70
Семён постелил брезент под раскидистой сосной, стоящей на высоком берегу таёжного
озера и они уселись перекусить.
Одновременно стали выкладывать продукты на середину для общего обеда.
Фрося развернула тряпицу с салом и взглянула на Семёна, тот в ответ залился своим
выразительным смехом на высоких нотах:
– Фросенька, я еврей только по паспорту и по тому, как меня принимают или не
принимают в разных коллективах.
По жизни я самый настоящий русский человек, а скорей, интернациональный.
Там, где я прошёл школу жизни национальность не имела главного значения, хотя
еврейство по первости мне, наверно и спасло жизнь, когда я попал в лагерь.
Но сейчас не будем об этом, режь своё сало, отведай моего вяленого мяска, рыбки и всё,
то, что твоя душа пожелает из нашего аппетитного стола...