Фрося
Шрифт:
– Семён, между прочим, сало белорусское, сама растила свиней, солила его...
– А я думал, что ты полячка, у нас в лагере было много поляков, твой выговор очень
похож на польский...
– Ну, ты почти угадал, я же из западной Белоруссии и наполовину полячка...
– Ты, очень красивая и яркая, поди, от мужиков отбоя не было...
Фрося взглянула прямо в чёрные бусинки внимательных глаз Семёна:
– А мне никто не нужен был, я ждала Алеся...
Семён хмыкнул, положил
зубами в этот бутерброд.
Доедали они уже в полном молчании.
Перекусив, и побродив вдоль берега живописного озера, они уселись в машину,
продолжили путь.
Фрося тепло взглянула на сидящего за рулём человека, становившемся ей всё
симпатичней и симпатичней:
– Сёма, расскажи, как дальше у тебя сложилась жизнь, хотя понимаю, что это не легко,
ведь тебе столько пришлось пережить...
Семён горько усмехнулся, и продолжил:
– Пока шло следствие, пока ждал суда, всё было не так уж и плохо.
У меня уже был воровской авторитет, а в тюрьме это котируется, весть об этом приходит
в камеры вместе с тобой.
Я не буду тебе описывать тюремную жизнь, иерархию и порядки, это тебе совсем ни к
чему.
И, вот состоялся суд, получил свой срок и немалый, пошёл по этапу на зону, в лагерь, а
там другие порядки, другие авторитеты, а тут ещё скоро война началась, стало так
голодно и холодно, что многие богу души поотдавали.
Вот тут-то мне и пригодилось моё еврейство - все рвали кто себе, бугры, план, пайка...
Не выполняешь план, урезают пайку, не подмажешь бугру, сделает вечно не
выполняющим этот злосчастный план и получалось, пайка урезанная, сил работать нет,
план не выполняешь, пайка становится ещё меньше.
Уйти в отказ работать, как делали некоторые воры, особенно кто в законе, я не мог, кишка
тонка, вот и подыхал, казалось нет спасения, но нет.
Прознали евреи, что их однородец дубу скоро даст, вытянули из этого планового болота,
сначала в медчасть подлечиться, потом на уборку бараков определили, казалось жизнь
стала сносной, можно и до конца срока дотянуть.
А тут приехала комиссия, стала блатных в армию фоловать, мол, кто желает кровью грех
свой искупить, пожалуйста, записывайтесь в штрафные батальоны, живыми останетесь,
срок спишут.
А у меня то десятка, а тут такой шанс и на волю выйти, очиститься от судимости, ведь с
ней всё равно жизни на свободе практически нет.
Ну, я в первых рядах отправился на передовую, а шёл сорок второй, мясорубка та ещё,
немцев, где остановили, где пытались оттиснуть, а где-то ещё сами наши драпали без
оглядки.
Загнали нас опять в какие-то бараки под усиленной
стали по быстренькому обучать, как винтовкой, автоматом, пулемётом пользоваться,
гранаты кидать, по-пластунски ползать и другим премудростям войны, только, как
выжить не учили.
Недели с две поупражняли и в окопы.
Там отсиживаться не дали, надо какую-то деревню освободить, а фашисты засели на
высотке и шпарят оттуда с пулемёта, голову не поднять, пушки ещё не подтянули, везде
же грязюка, бездорожье.
Некогда ждать, генерал хочет прославиться и вот, штрафной батальон на ту высотку, а
сзади заградотряд, отступишь, пулю от своих схлопочешь.
Вот, так и брали те высотки, где нас выкашивали десятками, а то и сотнями.
Так ладно если легко ранят, всё кровь пролил, срок убрали, после ранения, так ещё
комиссия решает, а не сам ли ты себя или товарищи помогли, хотя и такое бывало, но в
основном погибали или получали такие ранения, что лучше срок было мотать.
Меня наверно бог хранил, почти год никакой царапинки, а потом Курская дуга,
осколочные ранения от недалеко разорвавшегося снаряда, два осколка в грудь, в правую
руку и страшнейшая контузия.
Пришёл в себя, весь в бинтах и ничего не слышу.
Один осколок и сейчас сидит где-то рядом с сердцем, а так всё зажило, как на собаке, слух
правда начал возвращаться только через месяца три.
Потом опять фронт, но уже не штрафбат, а в роте связистов, всяко бывало, но войну
закончил в сорок пятом в Чехословакии, без новых ранений и без особых наград.
Война закончилась, а куда податься не знаю, поехал в Москву, думал легче будет
устроиться.
А куда устроишься, специальности то никакой, образование одни коридоры, а тут ещё
наши блатные меня срисовали и опять малина, опять воровские налёты.
А душа больше не лежала к этой романтике, ведь понимал, что обязательно где-то
проколюсь, и что, опять тюрьма, лагерь...
Вот, я и рванул через всю страну в места, где можно от всех спрятаться, начать новую
жизнь.
Приехал в эти края, поменял кучу работ, выучился на шофёра и уже шесть лет работаю
заготовителем пушнины.
Я прикипел душой к этим местам, к этой природе, к этим людям, люблю тайгу, люблю
свою ЗИСоньку, днями бывает разъезжаю по этим дорогам, чаще всего без попутчиков и
нисколько этим не тягощусь. И вот, впервые рассказываю свою историю, при этом, почти
незнакомому человеку, но я сразу понял, что тебе можно доверять, и вверять свою судьбу.
Я уверен, что и твоя история жизни далеко не сахар, но если захочешь, расскажешь на