Фуше
Шрифт:
Что касается реорганизации министерства полиции, то с этой проблемой дело обстояло, быть может, даже сложнее, чем с остальными задачами, вставшими перед Фуше, что объяснялось чрезвычайно несовершенной организацией полицейской службы при Директории. Министерство полиции — почти ровесник самой Директории — было создано 1 января 1796 г. Однако на деле единой полиции не существовало: политическая полиция находилась под присмотром и руководством самой Директории, а так называемая административная полиция была отдана «на откуп» местным властям. Какая-то серьезная организация полицейской службы во Франции отсутствовала{232}. Пожалуй, единственное, что успело сделать правительство за 3 года с момента учреждения министерства, — это декларировать функции и цели полиции. Уголовный кодекс, принятый в это время, гласил: «Полиция учреждена для того, чтобы гарантировать общественный порядок, свободу, собственность, личную безопасность. Ее главный принцип — бдительность. Общество как таковое является объектом ее покровительства». Таким образом, Фуше пришлось создавать министерство полиции практически заново; это было новое министерство, министерство Фуше — его вотчина, его детище. «Я не стал изнурять себя, — писал он в мемуарах, — занимаясь незначительными деталями ее (полиции)
Понимая, что собственного авторитета ему явно не хватает, гражданин министр приложил немало усилий для создания своеобразного имиджа полиции как мощной государственной организации. В обществе Фуше стремился убедить всех в том, что его агенты многочисленны и вездесущи. Шутя, он, бывало, рекомендовал своим друзьям из Сен-Жерменского предместья[36] заниматься заговорами только в его присутствии. Ибо в противном случае его, Фуше, непременно проинформируют об этом полицейские агенты, и он по долгу службы будет вынужден принять соответствующие меры{236}. Как-то раз министр полиции даже высказался в том смысле, что в каждой гостиной и на каждой кухне во Франции у него есть свои люди{237}. «Никогда еще никто не умел, — свидетельствует современник, — столь искусно внушать о себе такое высокое понятие; тайна Фуше есть тайна большей части тех, которых называют государственными людьми{238}.
На самом деле, уверял Реаль[37], ни у кого не было так мало агентов, как у Фуше. Тот же Реаль утверждал, что министр весьма мало доверял сведениям, приносимым этими агентами, сравнивая их с почтовыми дилижансами, которые разъезжают независимо от того, едут ли они с пассажирами, или же они пусты. Логика рассуждений Фуше была проста: полицейский должен представлять рапорт каждый день для того, чтобы отрабатывать свой хлеб и выказывать служебное рвение: если же у него нет необходимой информации — он ее выдумывает, а в случае, если ему удается получить таковую, немедленно ее приукрашивает, стремясь сделать ее как можно более значимой. Проницательный цинизм.
Тем временем Директория теряла почву под ногами. Позорные провалы во внешней политике, внутренняя нестабильность, рост социальной напряженности во Франции — все это указывало на неизбежность падения режима «пяти царей». «Наихудшая судьба, которая может выпасть на долю человека, — сетовал один из членов правительства, — это быть директором Французской республики»{239}. «С Директорией, — вспоминал Талейран, — произошло то, что всегда происходит с деспотами. Пока никто не мог устоять против армий, которыми она располагала, ее ненавидели, но боялись. Когда ее армии были разбиты, ее начали презирать. На нее стали нападать в газетах, памфлетах, наконец, всюду»{240}. Сам Жозеф в своих мемуарах так характеризовал обстановку, сложившуюся во Франции к осени 1799 года: «Недовольство большинством Директории вскоре стало всеобщим… Она проявила себя лишь репрессиями, несправедливостью и неспособностью… она злоупотребила своей огромной властью… привела к краху наши финансы и вырыла пропасть, которая грозила поглотить республику»{241}.
Сийес
Директор Сийес — «крот Революции» — исподволь вел дело к государственному перевороту. Франции нужны «голова и меч», — заявил Сийес{242}. Голова уже имелась в наличии — то была голова самого Сийеса; меч же еще предстояло найти. Услужливый и догадливый министр полиции предложил в качестве кандидата на роль «меча» своего миланского знакомца — генерала Жубера. «… Пора, — сказал он Сийесу, — чтобы эта демократия, лишенная всяких правил и не имеющая определенной цели, уступила бы свое место республиканской аристократии, управлению ученых, которое единственно могло бы утвердиться, упрочиться»{243}. Но французские войска были разбиты Суворовым при Нови (15 августа 1799 г.), а генерал Жубер пал на поле боя. Вакансия вновь стала открытой.
«Государственный корабль, сказал я себе, — вспоминал Фуше, — будет плыть без четкого курса до тех пор, пока не появится лоцман, способный привести его в тихую гавань»{244}.
Ожидаемый «мессия» объявился в Париже 16 октября 1799 г. в лице генерала Бонапарта. Оставив свою победоносно-обреченную армию в Египте и благополучно преодолев опасности морского путешествия, он высадился в бухте Фрежюс 9 октября. Ровно через месяц Директория будет свергнуга, и во Франции утвердится режим Консульства. Однако в момент возвращения Бонапарта никто, конечно, не может предположить, что эта перемена совершится столь стремительно. Заговор довольно широк, и Фуше прекрасно осведомлен о нем. Иначе и быть не могло, так как одной из осведомительниц Фуше
В канун государственного переворота развернулась настоящая «подпольная война между Люксембургом и улицей Шантерен[38]… Мулен ничего не понимал, Гойе всему не доверял. Дюкос[39] воздерживался, Сийес ожидал Бонапарта, Бонапарт ждал Сийеса, а Баррас был настороже, ища, кому продаться, готовый принять первого, кто постучится в его двери…»{248}.
В недели, дни, предшествовавшие 18 брюмера, Фуше держал все нити заговора в своих руках. Недаром впоследствии Наполеон уверял, что он «произвел переворот, не посвятив Фуше в секрет (заговора)», что министр полиции «не знал о 18 брюмера…»{249}. В устах такого человека, как Наполеон, столь упрямое и столь категоричное отрицание причастности Фуше к заговору почти равнялось признанию противного факта. Сам Фуше не без гордости писал о том, что «революция в Сен-Клу (государственный переворот 18 брюмера) провалилась бы», если бы он воспротивился ей; «в моей власти было, — продолжает Фуше, — ввести в заблуждение Сийеса, предупредить Барраса и открыть глаза Гойе и Мулену; мне стоило только поддержать Дюбуа де Крансе (военного министра Директории)… и все было бы кончено»{250}. Из двух свидетельств, безусловно, ближе к истине свидетельство Фуше. Это подтверждается, между прочим, замечаниями современников брюмерианского переворота. Несомненным доказательством причастности Фуше к заговору является строка мемуаров адъютанта Бонапарта, графа Лавалетта: «18 брюмера он (Фуше — А. Е.), — свидетельствует Лавалетт, — пообещал генералу Бонапарту безоговорочно служить ему…»{251}. Пять лет спустя, беседуя с секретарем Наполеона Бурьенном, Фуше припомнил любопытные подробности своего участия в coup d’etat, ниспровергшем Директорию: «За несколько времени до 18 брюмера, — сказал он, — я имел с Сийесом и Баррасом совещание, в котором зашла речь о том, чтобы в случае… опасности Директории, призвать обратно Герцога Орлеанского… Баррас… склонялся сам к этому мнению; Сийес ничего не сказал… Я сообщил об этом свидании с Баррасом генералу Бонапарте, при первом разговоре моем с ним после возвращения… из Египта… и ясно увидел, что при дряхлости, в которой находилась Директория, это был именно тот человек, в котором мы имели нужду, и тогда я устроил действия полиции в пользу возведения его в верховный сан государства»{252}. В другом месте своих воспоминаний Бурьенн сообщает о том, что «Реаль, под руководством Фуше, действовал в провинции и, соображаясь с наставлениями своего начальника, искусно устраивал все так, чтобы, не вредя Фуше, погубить тех, от коих министр сей получил свою власть. Не должно было терять времени; Фуше сказал мне еще 14 брюмера: «Скажите вашему генералу, чтобы он поспешил; если он замедлит, то он погиб»{253}. Любопытно, что разговор Фуше, но только с Реньо де Сен-Жан д’Анжели, почти в тех же словах воспроизводит в своих мемуарах Савари{254}. Герцогиня д’Абрантес в своих записках отмечала, вспоминая события брюмера 1799 г.: «В Париже (в дни переворота) казалось все так спокойно; Фуше так умел своими мерами воспрепятствовать распространению слухов, что даже мать и сестра Бонапарте будто нечаянно узнали о случившемся»{255}. «Один из современников, историк Тиссо, уверяет, что военный министр знал о заговоре и предлагал членам Директории арестовать Бонапарта; но они отказались, успокоенные полицейскими донесениями Фуше»{256}.
Таким образом, деятельность министра полиции во время переворота и в дни, предшествовавшие ему, шла по двум направлениям. С одной стороны, он подстегивал заговорщиков, побуждая их к более энергичным действиям, с другой — замалчивал сам факт существования заговора. Фуше явно подыгрывал Бонапарту: «он предал то самое правительство, в котором был министром, и Барраса, своего патрона…», — так предельно кратко и в то же время достаточно точно охарактеризовал позицию, занятую министром в ноябре 1799 г., один современный французский автор{257}.
Рассказывая о событиях, предшествовавших государственному перевороту, почти все писавшие о нем упоминают знаменитый разговор, состоявшийся между Фуше и директором Гойе в день 15 брюмера. В ответ на назойливые расспросы директора о том, что новенького может сообщить ему гражданин министр, Фуше сказал: «Все та же болтовня». И уточнил: «Как всегда, о заговоре». Вслед за тем он заявил, что если бы заговор действительно существовал, то директор увидел бы доказательства этого на площади Революции и на равнине Гренель»{258}.
Пикантность разговора состояла в том, что здесь же, рядом с Гойе, находились почти все руководители заговора во главе с генералом Бонапартом.
В связи с событиями 18 брюмера встает вопрос об отношениях Наполеона и Фуше. Когда и где они встретились впервые, кто их познакомил, при каких обстоятельствах состоялось это знакомство?
Все эти вопросы остаются без ответа. Ни Фуше, ни Наполеон никогда сколько-нибудь подробно не высказывались по этому поводу. Пожалуй, лишь однажды Наполеон вскользь заметил, что у него были какие-то дела с Фуше после 13-го вандемьера{259}. В мемуарах современников нет никаких упоминаний об этом событии. В исторической литературе высказаны разные мысли по вопросу о знакомстве Наполеона и Фуше. Луи Мадлен писал, что оно произошло накануне 18 брюмера{260}. Гюберт Коул утверждал, что Наполеон познакомился с Фуше в Париже, в декабре 1797 года{261}. Видимо, и Мадлен, и Коул были правы по-своему. Вполне возможно, что Фуше находился в толпе, встречавшей на исходе 1797 г. «победителя Италии» и, несомненно, встречался с ним уже в качестве министра полиции после его возвращения из Египта в 1799 г. Своим циничным, проницательным умом, своими «рысьими глазами» (выражение Бурьенна) Фуше распознал в щуплом, смуглолицем генерале будущего повелителя Франции. Он поставил «на Бонапарта», поставил и не прогадал.